Начальник Нового года - Наталья Осис

Макс полез на заднее сиденье. Включил печку. Укрылся пледом. Вытянул ноги. Пусть еще будет радио. Вот теперь хорошо.

Из радио лилось танго. Бередил душу, томился, звал куда-то маленький оркестр Астора Пьяццолы. «Разве в нашем климате могло бы родиться такое танго? – думал Макс. – Ночь южная, небо звездное, цикады поют – вот почему такие звуки».

И вот уже знойный красавец с гитарой поправляет, завидев Катю, набриолиненный кок. Катенька его не видит, она умничка, делом занята! Красавец медленно идет к ней, бряцая струною! Он хочет увлечь ее под сень струй! Ах, Катя на него посмотрела. Будь осторожна, Катенька! Они все обманщики! Они под этой сенью знаешь что норовят выкинуть? Страшно даже подумать! А красавец уже поет. Что-то он поет, кстати, странное? «On this night of a thousand stars». А, это «Эвита», – хотел было тряхнуть головой Макс, но красавец уже откупоривал бутылку, вращал глазами. Катя качает головой! Молодец, Катя! «Один глоток, – воздевает руки к небу темпераментный красавец, – неужели это так страшно? Ах, да вы на севере пьете чай. Тогда чашку чая?» Катя растерянно пожимает плечами. А коварный злодей под полой черного плаща уже сыплет сонный порошок.

– Катя, я спешу к тебе на помощь! – крикнул Макс, проснулся, выключил радио («…песня из мюзикла «Эвита» – последней совместной работы великих Тима Райса и Ллойда Вебера…» – успело сказать радио, прежде чем замолкло).

Снежную вечернюю тишину прорезал звук сирены. Озарив тревожным мерцающим светом подножие темной башни, подъехала и остановилась «Скорая помощь». Макс насторожился. Сердце тяжело бухало в груди. Вот из подъезда вышли санитары и понесли кого-то на носилках. Кого? Макс выскочил и побежал туда, пытаясь протиснуться через невесть откуда взявшуюся толпу. Кто-то маленький и хрупкий на носилках. Неужели Катя? Черт, лица не видно.

– Ох, повезли нашу Катю, – сказал где-то старческий голос.

– Что? Катю? – взвыл Макс и даже подпрыгнул, чтобы разглядеть того, кто сказал.

«Скорая» уже отъезжала. Макс сломя голову помчался к верному Буцефалу. Ну, верный друг, не подведи! Макс давил на газ, и Буцефал мчал вперед, не отставая от «Скорой». Дома, фонари, витрины, машины – все неслось, качаясь у Макса перед глазами. Иногда они останавливались на светофоре или в узком переулке, и тогда Максу становилось совсем худо. Что делать? Бежать разгонять машины перед «Скорой»? Откатить вставших во втором ряду? Но «Скорая» как-то справлялась с ситуацией, и Макс ехал за ней дальше.

Вот и приехали к приемному отделению. Макс выпрыгнул из Буцефала и побежал к «Скорой». Из нее выносили и укладывали на каталку миниатюрную старушку. На низкой подушке лежала изящная головка с короткой стрижкой. Сморщенная маленькая ручка на казенном одеяле была покрыта кольцами.

– Сказали же «Катю повезли», – крикнул Макс, задыхаясь.

– Молодой человек, вы кто? Родственник?

– Я? – спросил Макс. – Нет. Да. Не знаю. Где Катя?

– Тогда не мешайте, – сказали медики, поворачиваясь к нему спинами.

Сморщенная ручка в кольцах похлопала по плечу санитара, взявшегося за ручки каталки. Всё остановилось. Макс одним прыжком подскочил поближе.

– Я Катя, – сказала старушка, не открывая глаз. – Екатерина Семеновна.

Каталка снова двинулась. Старушка хлопнула по руке санитара. Махнула рукой: «одну секунду!» Открыла глаза и внимательно посмотрела на Макса. Максу показалось, что глаза у нее смеялись.

– А ты, значит, за своей Катей ехал, да? Думал – это я? – Старуха как-то хрипло каркнула. – Тха!

Ну, точно, старуха смеялась над ним! Одной ногой в могиле, а туда же!

– Все у тебя будет хорошо с твоей Катей. Я тебе предсказываю, – проговорила она и закрыла глаза.

– Ну, что же мы стоим? Поехали! – закончила она совершенно сварливо. Рука с кольцами снова поднялась и махнула. И весь старухин кортеж тронулся с места и скрылся из глаз Макса.

Макс стоял, не замечая, что Буцефал остался брошенным с заведенным мотором и открытой дверцей, не замечая снега, который падал ему на брови и ресницы.

– И что это было? – наконец сказал он вслух. – И как это называется?

– Это называется, довезли и успели, – ответили ему из темноты. – И значит, есть шанс. Вы, кажется, совсем о другом думаете и не поверите мне, конечно, но на самом деле все просто: пока мы живы, есть шанс.

– Почему не поверю? Поверю. Есть шанс. Есть шанс! – повторил Макс со вкусом.

– Есть! – Сигарета в темноте на миг осветила ухмылку старого врача.

Макс махнул на прощанье рукой и побежал к машине. «Есть шанс, – повторял он себе. – И даже если его нет, то он все равно должен быть».

Склонившись над инкунабулой форматом ин-фолио, Катя думала совсем не о работе. Обычно окружающий мир переставал для нее существовать, отрезанный светом настольной лампы. Старые книги были Катиной машиной времени, они переносили ее из одной эпохи в другую, а она была путешественником, внимательным и благодарным.

– Прости. – Катя погладила книгу.

Как только Катя увидела эту шикарную, поражающую воображение инкунабулу, она сразу же решила сделать закладку к ней. То есть сразу решила, но не стала сразу делать, конечно. Сначала надо было выполнить основное, а работа с книгой – это работа очень кропотливая и совсем небыстрая. Но сегодня она будет делать закладку, потому что с книгой работать в таком настроении нельзя. О книге нужно думать во время работы, а Катя думала совершенно о другом. Катя отложила книгу и взялась за карандаш – она всегда что-нибудь рисовала, когда думала.

Прав был ее начальник. Абсурдно, нереально, невозможно, но правда: начальник был прав. Потому что непонятно, как? КАК ей удавалось быть такой идиоткой?

Как можно было целоваться на эскалаторе с незнакомым человеком, похожим на скандинавского бога? Это же опасно, это очень опасно, боги шутят, а у нас, смертных, качается мир, и его надо придерживать за колонну.

– Да, – оправдывалась Катя, – но раньше я не была знакома с богами и героями. Поэтому я не знала, как надо с ними обращаться.

– Ты и с этим не знакома, – возражала она самой себе, – и это тебя никак не смутило. Неважно, что ты знаешь о богах и героях, но о том, как обращаться с незнакомыми людьми, ты же знала? Им надо вежливо говорить «спасибо» и «извините», а не целоваться с ними!

– Да, но дело не в этом, – возвращалась к самому-самому важному Катя, – уже тысячу лет никто не пытался меня поцеловать – ни боги, ни герои, ни голодранцы. А почему тогда он? Почему меня?

На это Кате ответить было нечего, и она только задумчиво трогала кончиками пальцев свои губы. Мягкие.

– Не хотите ли чашку чая?… гм… Екатерина Александровна? – раздалось за ее спиной.

Катя вздрогнула и уронила карандаш, которым рисовала. На узкой полоске картона (видимо, она первая попалась ей под руку) стремилось вверх, соединяя три мира, дерево ясень, и в его ветвях проступали лица богов и героев.