Голливуд - Чарльз Буковски

— Надо же-в гетто! И ты хочешь лишить меня этого удовольствия!

— Сделай одолжение, останься!

— Ты что же, думаешь, я пущу тебя туда одного?

Я положил в карман бритву, сунул деньги в ботинок и сказал «о'кей».

Мы медленно въезжали в гетто. Джон соврал: там жили не одни черные. На въезде было полным-полно латиносов. Я заметил человек восемь мексиканцев, они окружили какой-то древний рыдван. Все без рубашек или в рубашках навыпуск. Я медленно проехал мимо, стараясь не глядеть в их сторону. Они казались довольно мирными. Скорее всего, выжидали. Держались наготове. Наверное, просто скучали. Вполне симпатичные ребята. И чего им было дергаться из-за какого-то фраера?

Потом мы въехали в черную зону. На улицах по колено грязи и хлама — ботинок с левой ноги, апельсиновая кожура, рваная сумка, гнилой грейпфрут, еще один левый ботинок, джинсы, автомобильный скат…

Тут надо было смотреть в оба.

Два пацана лет по одиннадцати, на велосипедах, уставились прямо на нас. В их глазах читалась откровенная ненависть. Я ощущал ее кожей. Черная беднота пышет ненавистью. И белая тоже. Только обзаведясь капитальцем, черные и белые начинают терпеть друг друга. Мало кто из белых любит черных. Очень не многие черные — если вообще такие найдутся — любят белых. В общем, мы квиты. А может, и нет. В капиталистическом обществе проигравший попадает в рабскую зависимость от победителя и проигравших всегда должно быть больше. Что тут поделаешь? Политики не помогут, а выкарабкаться самому как-то не хватает времени.

Мы наконец прибыли по адресу, припарковались и постучали в дверь.

В двери отворилось окошечко, в нем показался чей-то глаз.

— А, Хэнк и Сара!

Дверь открылась, и нас впустили.

Я выглянул в окно.

— Ты чего? — спросил Джон.

— Приглядываю за тачкой.

— Это правильно. Пошли, покажу вам две наши кухни.

Там и правда было две кухни, каждая с плитой, холодильником и раковиной.

— Раньше было две квартиры, их соединили.

— Очень мило, — сказала Сара. — Ты можешь готовить в одной кухне, Франсуа в другой.

— Сейчас мы живем практически на одних яйцах. Держим кур-несушек.

— Господи, Джон, неужто дела обстоят так скверно?

— Нет, зачем же. Просто мы решили, что раз уж сюда попали, будем тратиться в основном на вино и сигары. А как сценарий?

— Счастлив сообщить, что уже порядочно накатал. Я, правда, ни черта не смыслю в этих штуках, которые вставляют в сценарии, знаешь, всякие там «наплыв», «наезд», «панорама»…

— Не бери в голову, я потом вставлю куда надо.

— А Франсуа где? — спросила Сара.

— В той комнате… Можете войти.

Мы вошли. Франсуа крутил свою рулетку. Когда он напивался, нос у него краснел, как у пьяницы в комиксах. И чем больше он пил, тем больше-мрачнел. Во рту у него торчала наполовину выкуренная обслюнявленная сигара. Он сделал подряд несколько затяжек. Рядом с рулеткой стояла почти пустая бутылка.

— Черт, — буркнул он. — У меня выигрыш шестьдесят тыщ, а я пью это сраное вино, которое Джон выдает за настоящее, а это самое поганое дерьмо. Доллар тридцать пять центов за бутылку. Надулся этой кислой мочи по уши! Шестьдесят тыщ — и ни фига мне не светит! Никому я не нужен. Пора… кончать с собой.

— Пошли, Франсуа, — сказал Джон. — Покажем ребятам наших цыпляток.

— Цыпляток-блядок! Все время жрем эти яйца херовы! Одни яйца, чтоб им провалиться! А моя работа — круглые сутки стеречь чертовых кур, которых норовят спереть черные разбойники. Эти юные чернокожие джентльмены перемахивают забор и пикируют прямиком на курятник. Я луплю их дрыном и приговариваю: «Не трожьте, сукины дети, наших цыпляток-блядок, которые несут нам херовы яйца!» Мне некогда подумать о себе, о жизни и смерти, у меня только и делов — пасти чертовых разбойников! Джон, мне нужно еще вина и еще сигару!

Он крутанул ручку рулетки.

Картина вырисовывалась безрадостная. Система явно отказывала.

— Слыхали, во Франции ставят на одно зеро? А в Америке — зеро и еще двойное зеро. Просто берут тебя с потрохами! Пошли, покажу вам кур.

Мы вышли во двор, там стоял курятник, вокруг разгуливали куры. Курятник Франсуа сварганил своими руками. Вместо проволоки для пола он использовал деревянные рейки. Двери запирались на замок. Руки у Франсуа были золотые.

— Каждый вечер — проверка: «Сесиль, ты здесь?» «Куд-куда», — отвечает. «Бернадетта, ты здесь?» «Куд-куда». И так далее. «Николь?» — позвал я однажды. Не отзывается. Верите ли — при всех заборах и замках — сперли Николь! Пропала Николь, пропала навеки! Джон, Джон, мне еще вина надо!

Мы вернулись в дом, сели на пол, и вино полилось рекой. Джон подал Франсуа новую сигару.

— Я вовремя получаю сигару, — сказал Франсуа, — значит, я существую. Мы некоторое время пили, потом Сара спросила:

— Слушай, Джон, а ваш хозяин тоже черный?

— А как же!

— Он не спрашивал, почему вы решили тут поселиться?

— Спрашивал.

— И что вы ответили?

— Сказали, что мы режиссер и французский актер.

— А он?

— Он сказал: «О!»

— И все?

— Еще добавил: «Мне на ваши амуры наплевать».

И мы принялись пить и болтать.

Время от времени я подходил к окну поглядеть насчет машины.

Чем больше мы пили, тем сильней жгло меня чувство вины.

— Знаешь, Джон, дай-ка я верну тебе аванс. Я загнал тебя в угол. Это невыносимо.

— Нет. Я хочу, чтобы ты закончил сценарий. Мы сделаем фильм. Обещаю.

— Ну ладно, черт с тобой. Мы еще выпили. Потом Джон сказал:

— Глядите!

Через дыру в стене, как юркий зверек, мелькнула черная рука. Пальцы что-то хищно нащупывали.

— Убирайся! — рявкнул Франсуа. — Убирайся, душитель Николь! Ты нанес мне незаживающую рану в самое сердце! Сгинь! Но рука никуда не сгинула. Франсуа приблизился к забору.

— Кому говорю, пошел отсюда! Дай спокойно допить вино и докурить сигару. Смотреть на тебя противно! Покоя нет, пока ты тут шастаешь и зыришь на меня! Рука не реагировала.

— Ну, тогда держись!

На свет явился дрын. Франсуа театральным жестом взмахнул им и принялся почем зря дубасить по забору.

— Куриный убийца, ты нанес мне незаживающую рану!

Раздался оглушительный крик. Франсуа опустил палку. Рука исчезла.

Франсуа сел.

— Черт побери, Джон, сигара кончилась. Почему ты не выберешь товар получше, Джон?