Полет орла - Валентин Пронин

Александр Никитич почувствовал, что на глазах его выступили невольные слезы радости и умиления из-за поздравлений и поклонов товарищей. «Слава Богу, не забывают, молодцы… право, молодцы… Да и генералы не проглядели мое усердие и безбоязненность перед врагом…» Елизаров рассказал про взятие крепости, про храбрость наших солдатушек и чинов офицерского звания… Грустно вздыхая, упомянул о погибших, да не стал на том долго останавливаться, чтобы не печалить раненого Сеславина… «Эх, да что там… Такова наша доля военная. Не царе-дворцы, чай, не престарелые землевладетели, не чиновная партикулярная братия… Что ж, каждому свое Господь дает в жизни: кому пером скрипеть, кому в сражении смерть принимать… Как говорят русские солдаты: “либо грудь в крестах, либо голова в кустах…”»

Рана еще долго заставляля Сеславина находиться на излечении в госпитале. Да и горловое кровотечение время от времени возобновлялось и укладывало его в постель на несколько дней, а то и неделю. Когда капитан Сеславин почувствовал себя несколько лучше, уже подошла зима. Только в феврале следующего года он смог вернуться в Петербург.

Приступить к службе ему было весьма трудно. Но он принял командование над дивизионом конной артиллерии. Однако начальство следило за состоянием здоровья капитана Сеславина. Ему было предложено взять отпуск. В мае 1811 года Сеславин, получив соответствующее своему званию жалованье, «лечебные» отчисления и подорожную, выехал на Кавказ, для лечения кавказскими минеральными водами.

Степи зеленели; русские леса и березовые рощи остались позади. Солнце грело уже значительно жарче, чем у финских берегов или даже над полями Средней России. От Ставрополя, казалось, наступило настоящее лето. И наконец Сеславин увидел сияющие белизной в синем небе – то отчетливо, то размыто – причудливо очерченные громады гор. Небо было высокое, воздух чист и прохладен, кое-где садики и заросли сползающих с гор лесов.

Вдоль дороги и на предгорьях расположились казачьи станицы и укрепления против немирных горцев. В крепостях стояли небольшие армейские гарнизоны.

Сеславина привезли (с ним был его вестовой Захар) в небольшое селение, где давно уже выстроены одноэтажные домики, гостиницы для приезжающих лечиться водами. Или можно было снять помещение для ночлега у местных казаков. Есть и магазины, где разными вещами торгуют армяне. Был и трактир с общим помещением и «чистым» (за перегородкой). Есть базар, маленький, пыльный, но снедь его свежа и разнообразна.

Источники, из которых пьют целебную воду, отделаны гладкими камнями. Рядом находятся скамейки для больных. Доктор-немец назначил Сеславину принимать воду внутрь и теплые ванны. Это были специально выдолбленные в камне углубления, куда стекают целебные воды. Рядом печи, на которых греют воду и добавляют в ванну. Место, где находится каждая ванна, закрыто военной палаткой, при ней находится услужитель из местных татар или казаков. Следят за производством лечения доктора-немцы и русские, специально приехавшие из Петербурга. Больных довольно много, но все это люди из ближних краев. Из России, тем более из Москвы или Петербурга, приезжают редко: боятся нападения черкесских разбойников. Хотя линейные казачьи патрули очень бдительно охраняют подходы с гор и дорогу.

На лечение своих ран Сеславин потратил почти полгода. К концу осени он возвратился в северную столицу. Разумеется, он встречался с генерал-лейтенантом графом Петром Андреевичем Толстым, который его отлично помнил по морской экспедиции в Шведскую Померанию, а затем по походу через Ганновер и Пруссию. Он помнил образцовую службу Сеславина, а также его ранения и награды в Турецкую кампанию.

Граф Толстой принял большое участие в служебном продвижении Сеславина. Он имел частое личное общение с ведущими военачальниками, военным министром, а нередко и с самим императором.

После излечения Александра Сеславина от ран и его возвращения на службу в конную артиллерию он внезапно получил назначение, которое его удивило и в то же время дало ему уверенность в своей значимости для употребления его не только как боевого офицера, но и как человека, требуемого для деятельности высших чинов русской армии.

При встрече графа Толстого с Алексеем Петровичем Ермоловым генералы обменялись несколькими фразами, имеющими отношение к дальнейшей судьбе нашего героя.

– Вы знаете ли, Алексей Петрович, высочайший приказ о назначении лейб-гвардии капитана Сеславина адъютантом к военному министру?

– Слыхивал об этом. Что ж, Сеславин образцовый офицер. И как артиллерийский командир проявил себя в наилучшем виде, и храбрец редкий при рукопашном бое, – подтвердил Ермолов, который имел сведения о стрельбе сеславинских канониров под Гейльсбергом, знал и про поощрение его за сражения на Дунае. – Хорошо, что рану вылечил на кавказских источниках. Сейчас здоровье будто бы к нему вернулось. К тому ж Сеславин не из простаков, и книги почитывал, бают, и по военной теории размышления имеет.

– Да уж, таких офицеров, говоря попросту, на дороге не подберешь. Вот и угодил в адъютанты к Барклаю де Толли.

– Присказка есть, – засмеялся раскатисто всегда шумный и прямой в любом обществе Ермолов. – Генералы делят своих адъютантов на два разряда: на тех, кого они берут к себе в адъютанты, и на тех, которые их сами берут в генералы. Сеславин, конечно, принадлежит к первым. Министр Барклай небось давно его высмотрел. А то еще имеются у него адъютанты, исполняющие службу по протекции супруги почтенного Михаила Богдановича, а он ей в сих просьбах отказать не может. Что уж помянуть Сеславина, то его отличная репутация им заслужена.

Военный министр происходил от выходцев знатного шотландского рода Беркли из графства Банф в восточной Шотландии, ставших жителями Ливонии. С переходом (после побед Петра Великого) из Риги на службу к российскому императору Беркли стали Барклаями-де-Толли. Предпоследний их отпрыск Вейнгольд Готард в переводе на русский обозначился как Богдан и служил в русской армии поручиком. Сын же его, прославившийся впоследствии как один из лучших полководцев империи, получил при крещении имя Михаил.

Новый адъютант Михаила Богдановича Барклая-де-Толли бесконечно добросовестным отношением к своим обязанностям заслужил сначала полное расположение, а затем и редкое доверие военного министра.

Находясь при Барклае-де-Толли, Сеславин постепенно понял этого молчаливого, довольно сухого и строгого в общении человека, его проницательный ум и холодную смелость во время сражений. Сам Сеславин обладал от природы стратегическими способностями. На службе у военного министра он отчетливо понял, что генерал Барклай давно и напряженно, хотя и скрытно от широких военных кругов, занят подготовкой к неминуемой войне с Францией. Если некоторым, более беспечным или недалеким людям были свойственны благоприятные иллюзии о намерениях Наполеона в отношении России, то такие мудрые полководцы, как Кутузов, Барклай-де-Толли, Багратион никаких иллюзий не имели изначально.

Великолепные победы корсиканца, Европа, склонившаяся перед его полководческим гением, его непререкаемой удачей и славой, невольно ставили невозможность существования двух континентальных империй: наполеоновской Франции (в границы которой оказались заключенными почти все европейские страны, включая Польшу и Швецию) и огромной православной России. Только Англия оставалась свободной и потому во многом надеялась на армию русского императора.