Остров Крым - Василий Аксенов

Вдруг пейзаж стал резко меняться. Лунный профиль Сюрю-Каязначительно растянулся, и показалось, что стоишь перед обширной луннойповерхностью, изрезанной каньонами и щелями клыкастых гор. Ошеломляющая новизнапейзажа! За Во-лошинским седым холмом вдруг вырос некий базальтовый истукан.Шаг в сторону – из моря поднимается неведомая прежде скала с гротом у подножия…Тогда он вспомнил: Диснейлэнд для взрослых! Он уже где-то читал об этомизобретении коктебельской скучающей администрации. Так называемые «АркадыВоображения». Экое свинство – ни один турист нс замечает перехода из мираестественного в искусственный: первозданная природа вливается сюда черезискусно замаскированные проемы в стенах. Вливается и дополняется замечательнымиимитациями. Каждый шаг открывает новые головокружительные перспективы. Убольшинства посетителей возникает здесь особая эйфория, необычное состояниедуха. Не забыта и коммерция. Там и сям в изгибах псевдомира разбросаны бары,ресторанчики, витрины дорогих магазинов. Никому не приходит в голову считатьденьги в «Аркадах Воображения», тогда как швырять их на ветер считает своимдолгом каждый.

За исключением, конечно, «советских товарищей». Гражданамразвитого социализма швырять нечего, кроме своих суточных. Эйфория и у нихвозникает, но другого сорта, обычная советская эйфория при виде западныхвитрин. Вежливо взирая на коктебельские чудеса, дисциплинированно тащась загидами, туристские группы с севера, конечно же, душой влекутся не к видам «воображения»,но к окнам Фаберже, Тестова, Сакса, мысленно тысячный раз пересчитывая«валюту», все эти паршивые франки, доллары, марки, тичи…

В глухой и пустынный час Лучников увидел в «АркадахВоображения» вдалеке одинокую женскую фигуру. Без сомнения, советский человек,кто же еще посреди ночи на перекрестке фальшивого и реального миров, поднакатом пенного и натурально шипящего, по тем не менее искусственного прибоя,будет столь самозабвенно изучать витрину парфюмерной фирмы.

Лучников решил не смущать даму и пошел в сторону, поднимаясьпо каким-то псевдостаринным псевдоступепям, пока вдруг не вышел в маленькуюуютную бухточку, за скалами которой светился лунный простор. Здесь оказалось,что он не удалился от дамы и парфюмерной витрины, а, напротив, значительноприблизился.

Она его не замечала, продолжая внимательнейшую инспекцию ичтение призывов Елены Рубинштейн, и он мог бы теперь, если бы верил своимглазам, внимательно ее рассмотреть, но он не поверил своим глазам, когда увиделее ближе.

Он сделал еще несколько шагов в сторону от советской дамы итаким образом приблизился к ней настолько, что теперь уже трудно было глазамсвоим не поверить…

Он смотрел на ее плащ, туго перетянутый в талии, на милыйпук выцветших волос, небрежно схваченный на затылке, на загорелое красивое лицои лучики морщинок, идущие к уху, будто вожжи к лошади. Она, прищурившись,смотрела на флаконы, тюбики, банки и коробки и тихо шевелила потрескавшимисягубами, читая английский текст. «Такую женщину невозможно сымитировать, – подумалЛучников. – Поверь своим глазам и не отмахивайся от воспоминаний».

– Таня! – позвал он.

Она вздрогнула, выпрямилась и почему-то зажала ладонью рот.Должно быть, голос его раздался прямо у нее над ухом, ибо он видел, как онаосматривается вокруг, ища его на близком расстоянии.

– Андрей, это ты?! – донесся до него отчаяннодалекий ее голос. – Где ты? Андрей!

Он понимал: здесь «Аркада Воображения», эти мерзавцы всеперепутали, и она может его увидеть как крохотную фигурку вдалеке, и тогда онстал махать ей обеими руками, стащил куртку, махал курткой, пока наконец непонял, что она заметила его. Радостно вспыхнули ее глаза. Ему захотелось тут жеброситься и развязать ей кушак плаща и все с псе мигом стащить, как бывало онделал в прошлые годы.

И вот началась эйфория. Подняв руки к небу, АндрейАрсениевич Лучников стоял посреди странного мира и чувствовал себя ошеломляющесчастливым. Система зеркал, отсутствие плоти, акустика, электронная пакость, нотак или иначе я вижу ее и она видит меня.

Отец, сын, любовь, прошлое и будущее – все соединилось ивзбаламутилось непонятной надеждой. Остров и Континент. Россия… Центр жизни,скрещенье дорог.

– Танька, – сказал он. – Давай-ка поскорейвыбираться из этой чертовой комнаты смеха.

Арсений Николаевич, разумеется, не спал всю ночь, многокурил, вызвал приступ кашля, отвратительный свист в бронхах, а когда наконецуспокоилось, еще до рассвета, открыл в кабинете окно, включил Гайдна и сел уокна, положив под маленькую лампочку том русской философской антологии. Открылее наугад – оказался о. Павел Флоренский.

Прочесть ему, однако, не удалось пи строчки. Впредрассветных сумерках через перила солярия перелез Антошка и зашлепал босыминогами прямо к окну дедовского кабинета. Сел на подоконник. Здоровенная ступнярядом с антологией. Вздрогнул. Посмотрел на розовеющий восток. Наконец спросил:

– Дед, можешь рассказать о самом остром сексуальномпереживании в твоей жизни?

– Мне было тогда примерно столько же, сколько тебесейчас, – сказал цел Арсений.

– Где это случилось?

– В поезде, – улыбнулся дед Арсений и сновазакурил, позабыв о недавнем приступе кашля. – Мы отступали, попростудрапали, Махно смешал наши тылы, Москву мы не взяли и теперь бежали к морю.Однажды остаток нашей роты, человек двадцать пять, погрузился в какой-то поездвозле Елизаветграда. Елки точеные, поезд был битком набит девицами, в немвывозили «смолянок». Бедные девочки, они потеряли своих родных, не говоря уже освоих домах, больше года их состав кочевал по нашим тылам. Они были измученные,грязненькие, но наши, наши девочки, те самые, за которыми мы еще недавноволочились, вальсировали, понимаешь ли, приглашали па каток. Они тоже насузнали, поняли, что мы свои, но испугались – во что нас превратила Гражданскаявойна – и, конечно, приготовились к капитуляции. Свою девушку я сразу увидел, впервом же купе, ее личико и острые плечики, у меня, милейший, просто головазакружилась, когда я понял, что это моя девушка. Не знаю, откуда тольконаглость взялась, но я почти сразу пригласил ее в тамбур, и она тут же встала ипошла за мной. В тамбуре были мешки с углем, я постелил на них свою шинель, авинтовку поставил рядом. Я подсадил ее на мешки, она подняла юбку. Никогда, нидо, ни после, я острее не чувствовал физической любви. Поезд остановился накаком-то полустанке, какие-то мужики пытались разбить стекло и влезть в тамбур,но я показывал им винтовку и продолжал любить мою девушку. Мужики тогда поняли,что происходит, и хохотали за стеклом. Она, к счастью, этого не видела, онасидела спиной к ним на мешках.

– Потом ты ее потерял? – спросил Антон.