Любовное чтиво - Павел Басинский

Едва девочке продемонстрировали эту собачью кунсткамеру без ушей, носов, челюстей и с тележками вместо задних ног, она, само собой, разрыдалась, схватила Лизу в охапку и не выпускала до самой моей прихожей. Задыхаясь от слез, Вика описывала мне всю эту хрень, перевернувшую ее сознание, а я с ужасом рассматривал дрожащий от страха рыжий трехногий шарик с пушистым хвостом, стоячим меховым воротником, ехидным носиком и глазенками-маслинами. Я уже мог ничего не говорить. Если дитя притащило в дом животное, выставить за дверь можно только сразу обоих.

И вот вместо обычных медитативных прогулок, между прочим, строго прописанных врачом, я по утрам и вечерам гуляю в парке с собачкой-инвалидом. Потому что Вике всегда некогда, она вечно занята: у нее же заботы, у нее танцевальный кружок, у нее, черт побери, любовные романы, а я ни хрена ничего не делаю, я за целых пять лет написал всего пять книг, а у нее вон их сколько свалено на полу возле дивана, и все нужно прочитать, на все сочинить рецензии и еще маме не забыть написать – попробовал бы я жить в таком режиме, небось, взвыл бы, и вообще, мне для моей фигуры полезно гулять, без разницы, с собачкой или без, так что бери поводок и ошейник, папик, и, кстати, поторопись, не то Лизанька сейчас описается…

И все бы ничего, но мне приходится общаться с другими собачниками и собачницами. Последние проявляют к Лизе повышенный интерес. Сначала они сочиняли ей биографию – в разных вариантах, но всегда с ужасающими подробностями, где попадание под машину было самым мирным сценарием ее прежней жизни. А так ее били, пытали и даже, кажется, пускали на органы для других собак. Мне оставалось только изумляться богатой фантазии этих добрых женщин, чьи мопсы в это же время старательно облаивали Лизу. И теперь уже мне приходится рассказывать им о нынешней Лизиной жизни, которой так повезло, так повезло, что и говорить! А заодно и о своей жизни с дочкой, которую они, конечно, уже приметили и вот не могут взять в толк, а где же ее мама, то есть моя жена, она, что ли, вас бросила, или вы, не дай бог, вдовец? Если бы я рассказал им правду, а именно то, что пустил к себе жить восемнадцатилетнюю девушку, но при этом не сделал своей любовницей, подозреваю, они приняли бы меня за маньяка, причем самого изощренного толка. Поэтому я вынужден сочинять для них уже биографию Вики. Да, дочка… но, уж простите, внебрачная. Грех, видите ли, молодости. Да, вы правы, за все однажды нужно платить. Приехала из С., не поступила в институт, где ей жить, не в рабочей же общаге, вы знаете, какие там нравы, а как-никак дочь, родная кровиночка. Сердце-то не камень.

Но я был вознагражден или, лучше сказать, отомщен за свои мучения. Лиза оказалась не простой сучкой, а настоящей женщиной. Она влюбилась в меня с первого взгляда, с того самого момента, как Вика спустила ее с рук на коврик в моей прихожей. И уж как только Вика с ней ни тетешкалась, как только ни наряжала ее в разные смешные комбинезончики, относя их обратно в собачий магазин, потому что они, видите ли, не шли Лизе по фасону, как ни повязывала на лобик всевозможные бантики – Лиза почему-то полюбила меня, а не свою спасительницу.

Когда мы с Викой сидим друг напротив друга и терзаем очередной любовный роман, Лиза категорически отказывается лежать на диване рядом с моей мучительницей. Она прыгает мне на колени, часто при этом не удерживая равновесия (трудно, на трех-то лапах!) и скатываясь кубарем обратно на пол. Устроившись на мне, она блаженно закрывает глазки и дремлет, но временами печально вздыхает, как бы говоря: как я тебя понимаю, папик! как тебя достала эта сучка Вика! и зачем ты ее держишь! как было бы нам хорошо без нее… Сидели бы эдак молча возле электрического камелька, дремали и видели сны, быть может…

Но и это еще не все. Лиза была явно избалована в своей прежней жизни. Она не привыкла спать ночью на коврике, а в спальню к себе я ее, конечно, не пускаю. Но и с Викой на диване, как бы та ее ни приручала, она не желает спать. Она карабкается по ступеням на антресоль и спит в моем рабочем кресле. Вообще она вообразила себя моим охранником! На прогулках лает на всех, кто ко мне приближается, за исключением знакомых собачниц, так что мне даже приходится ее урезонивать.

Вика злится, дуется и на Лизу, и на меня.

– Почему она выбрала тебя, папик?! Это несправедливо, ведь это я забрала ее из приюта!

– Потому что она женщина, – холодно говорю я. – К тому же, думаю, не лишенная вкуса.

Однако главного секрета я Вике не выдам. Мне совестно до кончиков волос, но я втихаря подкармливаю Лизу разными вкусностями – от кусочков сырого мяса, которое она обожает, до всяких косточек и витаминных палочек из собачьего супермаркета. Я делаю это втайне от Вики. Мне будет очень стыдно, если она это увидит.

Накануне своего отъезда Вика милостиво согласилась не мучить меня чтением вслух нового любовного романа, а рассказала сюжет одного текста, якобы присланного в издательство по электронной почте. Она хотела знать мое мнение.

– Представь себе: лето, Сочи…

– Очень хорошо представляю, – говорю я, мечтательно глядя в черное окно, за которым уже наступила ранняя зимняя ночь.

– Ну во-от… В Сочи приезжает очень молодая и очень богатая русская леди…

– Это вряд ли, – возражаю я. – Очень молодая и очень богатая русская леди поедет в Сочи только по этапу и только по решению суда. А так очень молодая и очень богатая русская леди полетит, допустим, на Мальдивы.

– Нет, ты сначала дослушай! У нее душевный кризис. Она разочаровалась в жизни, в своем окружении. Она хочет новых людей, новых впечатлений…

– Так не отправиться ли ей сразу в Урюпинск? – предлагаю я.

Вика начинает сердиться.

– Урюпинск не подходит по сюжету! Нужен Сочи!

– Ладно. Продолжай.

– Ну во-от… Значит, она приезжает в Сочи и гуляет по вечерам на набережной одна-одинешенька…

– Одна, без охраны?

– Без…

– Это мужественно с ее стороны.

– Ну во-от… И однажды на прогулке она обращает внимание на одинокого пожилого мужчину с собачкой. Ну, скажем, шпицем, как Лиза. На нем потертый пиджак, в руке палочка, его длинные седые волосы развеваются по ветру. Когда он проходит мимо нее, ее поражают его голубые, глубокие и как бы отсутствующие глаза. Словно он пришелец с другой планеты.

– Надеюсь, так оно и есть?

– Нет, что ты, папик! Он художник! Гениальный, но непризнанный, как все настоящие гении. Он живет на гроши, пьет дешевый портвейн, а Лиза – то есть этот шпиц – единственное существо, которое его понимает без слов.

– В этом месте уже можно разрыдаться?

– Выслушай до конца! Однажды вечером к молодой и богатой леди начинают приставать пьяные кавказцы. Художник вступает с ними в бой, и вдруг оказывается, что под этим серым пиджаком скрываются не только горячее сердце и пламенная душа, но и крепкие мускулы, которые он натренировал в Афганистане…

– Надо думать, шпица он приобрел там же?