Бенди и чернильная машина. Кошмары оживают - Адрианна Кресс

– Мам, мы можем продать эти картины, – сказал я. – Мы заработаем денег. Ты сможешь перестать каждый день трудиться до изнеможения у мистера Шварца.

– Ну и идеи у тебя, – засмеялась она, вставая из-за стола, чтобы взъерошить мне волосы – словно я был малышом, а не тринадцатилетним парнем.

– Деньги – это важно, мам, – сказал я и развернулся на стуле, чтобы взглянуть на неё.

– Не нужно говорить мне, что деньги – это важно. Как будто бы я этого не знаю. – Мама прислонилась спиной к раковине и посмотрела на меня. – Картины мы продавать не будем.

– Они ведь ценные. Ты сама мне как-то об этом сказала, – спорил я. – Ты видела новость в газете?

– Нет. – Она отвернулась обратно к раковине. Но на этом всё. Мама просто стояла там. Молча. Слёзы не создают шума. Людям кажется, будто это неверно – ведь когда люди плачут, звук выходит из горла. Но на самом деле можно плакать так, что никто об этом не узнает.

Но я знал. Я всегда знал.

Чего я не понимал – так это причин её слёз. Сердце от этого болезненно щемило.

– Это из-за папы? – тихо спросил я. Мы не получали от него письма уже несколько недель.

Мама резко обернулась. Её покрасневшие глаза были широко распахнуты. Она казалась напуганной – но так, что я не в состоянии объяснить. Готов поспорить, Дот, ты бы смогла подобрать нужные слова. Затем внезапно лицо мамы смягчилось. Она сказала:

– А, из-за твоего папы? Нет, дело не в нём.

Я устремил взгляд на дедушку, когда добрался до комода и открыл ящик.

Внезапно всё встало на свои места в том воспоминании. Она решила, что я спрашиваю о её отце, а не о своём. Мама всегда что-то скрывала от меня, когда дело касалось её семьи.

Что же дедушка видел на картине? Почему она так важна для него? Что я упускал?

Я вытащил рубашку и сменную пару брюк, после чего с грохотом задвинул ящик. Это несправедливо. Мне всё это не требовалось. Мне не нужен был в моей комнате – в моём пространстве – какой-то загадочный старикан, который не знал английского и всё усложнял. Мне также не нравилось, что он расстраивает маму. Она всегда была весёлой – за исключением тех случаев, когда говорила о нём. Почему мама позволяла отцу так нагло лезть в свою жизнь? В нашу жизнь?

Почему дедушка так близко стоял к картине?

Для меня всё это оказалось слишком. Я был сыт по горло сегодняшним днём.

Я снова прошагал по кровати – хотя не то чтобы это было возможно. Я, скорее, сердито споткнулся и свалился по другую её сторону. Затем вновь оказался в нашем узком коридоре.

Я разделся и натянул на себя чистую одежду. Ту, что в чернилах, бросил на кровать.

Мой дед при этом даже не шелохнулся.

Он просто стоял и смотрел.

Смотрел и смотрел.

Работа в студии оказалась не тем, что я себе представлял. В смысле она не была плохой. Всё что угодно выглядело лучше, чем беготня по улице с поручениями от мистера Шварца в разгар Нью-Йоркского лета. Собственно, я сомневался, насколько приятнее бегать не по улице, а по душной, плохо проветриваемой анимационной студии.

Тем не менее я мог видеть во всём этом некоторые преимущества.

Одним из самых больших плюсов являлась возможность наблюдать за тем, как художники работают, подобно единому целому. Но конечно же только когда они разрешали мне смотреть. Джейкоб всегда позволял мне заглядывать ему через плечо, а вот Ричи – нет. Он прятал от меня свою работу так, словно это какое-то секретное сообщение для Антанты во время войны. И ещё, честно говоря, было здорово иметь полное право говорить соседям по району, что я работаю в центре города в студии Джоуи Дрю. На людей это производило впечатление. Они завидовали.

Народ, с которым я знакомился на работе, тоже был замечательным. По большей части. Мисс Ламберт руководила художественным отделом и вела себя немного сурово. Иногда она меня огорчала – когда требовала сесть на место и перестать всё время стоять у кого-то над душой. Ещё она носила мужские костюмы. Это меня завораживало и вдохновляло. Я решил, что когда-нибудь придумаю женского персонажа по образу мисс Ламберт.

Когда-нибудь. Когда она наконец разрешит мне рисовать. И этот день всё никак не наступал. Мне хотелось учиться. Хотелось стать частью команды, в которую входили Ричи, Дэйв и Джейкоб. С последним я познакомился в первый день. Эта троица была почти небольшой бандой. Их столы стояли в один ряд вдоль стены под тремя яркими лампами. Ричи и Джейкобу было за двадцать. Они оказались полны энтузиазма. Ричи иногда вёл себя грубо. От него всегда пахло сигаретным дымом. Кончики его пальцев были окрашены жёлтым – это я заметил, когда Ричи передал мне свои новые наброски, с подозрением глядя на меня поверх маленьких круглых очков. Его одежда всегда была немного мятой. Из-за этого я чувствовал себя слегка лучше. Ведь после того случая с Сэмми у меня осталась только одна рубашка и одна пара брюк. В моём гардеробе даже не было пиджака.

Джейкоба, напротив, можно назвать тем ещё модником. Он носил яркие галстуки и носки, подобранные в тон. Я и не знал, что носки могут быть не только белыми и чёрными. Иногда Джейкоб даже не снимал в помещении шляпу. Он казался неплохим парнем – хотя именно Джейкоб больше всех надо мной подтрунивал. Почему-то он всё никак не мог забыть про тот случай, когда я с ног до головы измазался чернилами. Каждый раз когда Джейкоб вспоминал об этом, то не мог перестать улыбаться. В общем-то он потешался над всеми. Поэтому я не принимал его шуточки близко к сердцу.

Дэйв был старше всех. Его кожа казалась тонкой и сухой, как лист бумаги. Дот объяснила мне, что произошло со студией после войны. После этого я задавался вопросом: каким образом такой пожилой человек, как Дэйв, чувствовал себя в подчинении у женщины. Интересно, зациклен ли он на старых традициях и подобном? Похоже, Дэйву всё равно. Судя по всему, он был занят лишь тем, что рисовал и надолго уходил на обеденный перерыв. Дэйв ни с кем особо не разговаривал, всегда в срок сдавал работу и вовремя уходил домой. Если не считать тех случаев, когда у всего отдела горели сроки.

Но поскольку я был помощником – как все это называли – мне довелось познакомиться с людьми, которые работали вне моего отдела. Обычно я забирал что-то у одного человека и относил это другому. Всё здание должно работать согласованно. Я стал тем человеком, который помогал этого добиться. Мне казалось, уже этого было достаточно, чтобы заслужить хоть немного уважения. Однако на данный момент я определённо находился на самой низшей ступени карьерной лестницы.

В общем я носил сценарии из сценарного отдела в художественный, ноты из музыкального отдела в анимационную лабораторию. Квитанции из всех отделов я доставлял в бухгалтерию, а из бухгалтерии всем разносил чеки. Мне довелось познакомиться с секретарями и руководителями.

Я смог узнать, что «Сэмми» – это Сэмюель Лоуренс, композитор, отмеченный наградами музыкант и глава музыкального отдела. Когда я впервые увидел его без следов чернил, это показалось мне странным. Угловатость тела мужчины стала ещё заметнее, когда Сэмми не был покрыт вязкими чернилами. Он немного походил на птицу, особенно когда садился за пюпитр во время репетиций. От скрипачки у меня до сих пор шёл мороз по коже.