Шарлотта Корде - Елена Морозова

Прибыв в Париж, Марат помимо врачевания продолжил опыты, в том числе и над животными, пытаясь отыскать душу под оболочками головного мозга. Многие считали, что именно в то время началось рождение Марата-головореза, который во время революции станет требовать все больше и больше смертей — во имя революции. Из его лаборатории постоянно доносился визг заживо препарируемых животных, из-под двери струйками стекала кровь, а сам он выходил к посетителям, вытирая о фартук окровавленные руки. Парижский литератор Луи Себастьян Мерсье очень хотел познакомиться с Маратом, но, увидев его выходящим из лаборатории, испугался и убежал. Анахарсис Клоотс[31], признавая, что Марат «обладал многими талантами, хорошо писал и был прекрасным анатомом», подчеркивал, что от «постоянного рассекания зверей ради постижения организации живого организма сердце его зачерствело». Впрочем, существовало мнение, что Марат был настолько чувствителен, что когда страдал, невольно заставлял страдать других. «Чувствительная душа, но слишком нервный», — сказал о Марате самый молодой вождь революции Сен-Жюст.

Сомнительно, что Марату доставляло удовольствие вскрывать живых овец и баранов. Скорее всего, в своем одержимом стремлении выделить нервную или «электрическую» жидкость, которую он считал своего рода связующим звеном между материей и духом, он просто не замечал, что исследуемый им «материал» — живые существа. А когда его упрекали в жестокости, отвечал, что «врач может снискать известность только многочисленными вскрытиями, ибо только так врач познает, как устроен человек». Пишут, что в дом к Марату привозили из больниц даже человеческие трупы, чтобы он мог производить вскрытия. Соседям научные занятия Марата докучали: в жаркие дни «лабораторный материал» привлекал тучи мух. Но Марат не обращал внимания на злопыхателей и упрямо продолжал работу.

Исцеление признанной безнадежной одиннадцатилетней девочки, которой он вернул зрение посредством лечения электричеством, диетами и кровопусканием, заставило заговорить о Марате как о будущем медицинском светиле. Брат короля граф д'Артуа предложил ему стать своим придворным врачом, и Марат согласился. Исцеленная Маратом маркиза де Лобеспин рассталась с супругом, чтобы подарить доктору свою любовь. Как пишут современники, в это время Марат жил в прекрасной квартире, обставленной роскошной мебелью, хорошо одевался, носил парик, претендовал на графский титул и запечатывал письма и записки печаткой с дворянским гербом. Многие из будущих вождей революции в молодости превращали свои фамилии в дворянские: Дантон подписывался д'Антон, Робеспьер и Фукье-Тенвиль приставляли к своим фамилиям частичку «де». Впрочем, дворянский титул Марату давать никто не собирался. В стране, неумолимо двигавшейся к революции, аристократы по-прежнему не упускали случая доказать свое превосходство силой. Кардинал Роган приказал слугам побить палками Вольтера. Недовольный результатами и счетом за лечение своей любовницы, граф Забьело приказал своим слугам поколотить доктора Марата, и тот, побитый и со сломанной шпагой, с трудом вырвался из рук двух дюжих молодцев и убежал. Считая, что профессия врача призвана исцелять недуги, а не причинять их, Марат подал на обидчика жалобу в суд, но действия эта жалоба не возымела.

Несмотря на то, что от пациентов у Марата отбоя не было, он уделял им все меньше времени, сосредоточив свое внимание на физических опытах, полагая, что именно поприще ученого-естествоиспытателя принесет ему всемирную славу, поставив на одну ступень с Ньютоном. Борьбу за признание своих научных трудов и открытий Парижской академией наук Марат вел буквально не на жизнь, а на смерть. Но, несмотря на упорство исследователя, издавшего на собственные деньги восемь томов своих научных сочинений, победа осталась за академией: она не приняла его в свои ряды. Ускользнуло и обещанное место президента Испанской академии наук — по убеждению Марата, из-за интриг парижских академиков. На тот факт, что выдающиеся ученые того времени, среди которых был и Кондорсе, не признали его открытий и опровергли чистоту его опытов, Марат не обратил внимания. Зато запомнил, что вместе с другими членами комиссии Кондорсе назвал его если не шарлатаном, то дилетантом. Впоследствии, когда Кондорсе войдет в состав революционного правительства, Марат станет его злейшим врагом. Не признавая никакой критики, Марат отвечал оппонентам как памфлетист, и эти ответы были более яркими и образными, чем запутанные рассуждения Марата-естествоиспытателя. Доктор Марат обладал темпераментом полемиста, но не терпением ученого.

Желая доказать свою правоту, Марат в течение полугода выступал с публичными лекциями и физическими опытами, причем опыты удавались ему гораздо лучше, чем публичная речь, что в век острословов считалось недостатком. Марат это сознавал и раздражался еще больше. Тем не менее его лекции снискали ему поклонников, среди которых в первую очередь следует назвать его будущего политического оппонента Бриссо, чьи ученые достижения также не были признаны академией. Бриссо восхищался Маратом-естествоиспытателем, безоговорочно поддерживал его борьбу с официальной наукой и считал занятия медициной слишком мелкими для человека такого масштаба, как Марат. Между Бриссо и Маратом завязалась дружеская переписка. Лекции доктора Марата по оптике с восторгом слушал еще один будущий его непримиримый противник — Жан Шарль Мари Барбару. К сожалению, значительная часть «Мемуаров» Барбару была уничтожена во время Террора — владелец рукописи не хотел попасть на гильотину за хранение воспоминаний «контрреволюционера».

Чем больше Марат гнался за славой, тем хуже становилось его материальное положение: отказываясь лечить больных, он тем самым отказывался от гонораров, а за научные труды ему платить никто не собирался. «Равнодушный к гастрономическим изыскам и прочим приятным сторонам жизни, он все свои средства тратил на физические эксперименты, занимаясь ими и днем и ночью; ради удовольствия унизить членов Академии наук он был готов сидеть на хлебе и воде. Его обуревала страсть разрушать и уничтожать репутации знаменитых людей», — вспоминал Бриссо. Самая гуманная профессия оказалась для честолюбивого экспериментатора слишком скромной, а ее главную заповедь «не навреди» он вскоре забудет окончательно. В самозабвенной борьбе за место среди великих Марат словно откликнулся на слова нелюбимого им Д'Аламбера, призывавшего философов жить в целомудрии и нищете.

В это время, видимо, начал складываться будущий облик Марата-кумира: потрепанная грязная одежда, сальные волосы, нездоровый цвет лица, расчесанные от экземы и черные от грязи руки. И только живые карие глаза, смотревшие с подозрением и вопросом, говорили о том, что за неказистой (чтобы не сказать страшноватой) внешностью скрывался живой, острый, энергичный и едкий ум. Пренебрежение к одежде и элементарным правилам гигиены, постепенно входившее у доктора в привычку, стало частью его образа, говоря современным языком, имиджа, причем с приставкой «анти-». Своим обликом Марат бросал вызов не только пудреным парикам и кружевным жабо аристократов, но и революционным соратникам, многие из которых с полным правом могли считаться модниками. Дантон, например, говорил, что патриотизм не мешает ему носить галстук, белую рубашку и мыть руки. А Робеспьер и вовсе отличался приверженностью к старорежимным пудреным парикам и штанам-кюлотам.