Ведьмино Логово - Джон Диксон Карр

– Около полумили; в противоположную сторону от нас, к железнодорожной станции. Вы, наверное, проходили мимо вчера вечером.

Сондерс говорил рассеянно. Теперь, когда дело началось, он казался более спокойным. Они с доктором оба прошли к фасаду дома.

– Целый день мне представляются... самые ужасные картины. До тех пор, пока все это было далеко, я смеялся над этими страхами, а теперь... гм-м... старый мистер Тимоти Старберт...

Что-то тревожило итонскую совесть достопочтенного пастора. Он отер лоб платком и добавил:

– Скажите-ка, мистер Рэмпол, а Герберт там?

– А при чем тут Герберт? – резко спросил доктор.

– Да понимаете... э-э-э... просто я бы предпочел, чтобы он был здесь. На этого молодого человека можно положиться. Солидный, уравновешенный, спокойный. Никаких нервов. Просто замечательный. Настоящий англичанин.

Новый раскат грома, крадучись, словно вор, прокатился по низкому небу. Порыв ветра всколыхнул сонную листву деревьев, заставил плясать их белые цветы. Сверкнула молния, такая короткая, что ее можно было принять за вспышку прожектора на театральной сцене, когда осветитель проверяет его перед началом спектакля.

– Надо бы проследить за тем, чтобы он благополучно добрался до места, – ворчливо проговорил доктор. – Если он пьян, он может куда-нибудь свалиться. Что она сказала, он много выпил?

– Не особенно.

Они нетерпеливо расхаживали по дорожке. Доктор пытался объяснить, где находятся ворота, хотя та сторона тюрьмы находилась в тени.

– Калитки там, конечно, нет, – говорил он.

Однако скалистый холм, по которому вилась коровья тропа, ведущая почти что к самой тюрьме, был достаточно хорошо освещен луной. Прошло, казалось, не менее десяти минут, в течение которых никто не произнес ни слова. Рэмпол пытался определить ритм, в котором кричит сверчок, отсчитывая секунды между отдельными трелями, и тут же спутался в счете. Ветерок вздувал его рубашку, доставляя приятное ощущение прохлады.

– Вон, смотрите! – вдруг сказал Сондерс.

На холме заплясал белый луч. Затем на гребне его стала вырастать фигура человека, создавая такое впечатление, будто он выходит из-под земли. Человек пытался двигаться легко и свободно, однако луч беспокойно метался из стороны в сторону, как будто Мартин Старберт при малейшем шуме направлял фонарь в ту сторону, откуда он доносился. Глядя на это, Рэмпол понял, каким страхом, должно быть, охвачен этот высокомерный и слабый пьяный человек. Крошечная, как казалось издали, фигурка замешкалась у ворот. Свет фонаря, который теперь был неподвижен, освещал их глубокую арку. Затем он исчез под ее сводами.

Наблюдатели вернулись на место и снова уселись в кресла.

Часы в доме начали бить одиннадцать.

– ... если бы она ему сказала, – пастор говорил уже давно, но Рэмпол услышал его голос только сейчас, – чтобы он сел перед самым окном! – Он развел руками. – Но что же это такое, в самом деле! Мы должны быть благода... мы должны... Что может с ним случиться? Вы знаете не хуже меня, джентльмены...

Бом-м, медленно били часы, бом-м, три, четыре, пять...

– Выпейте еще пива, – предложил доктор Фелл.

Гладкий, елейный голос пастора, который звучал все более пронзительно, начал действовать ему на нервы.

И снова они ждали. Эхо шагов в тюремных переходах, топоток крыс и ящериц, разбегающихся при виде огня; Рэмпол в своем обостренном воображении, казалось, слышал эти звуки. Ему вспомнились строчки из Диккенса, тот отрывок, где в ненастную ночь человек идет мимо Ньюгейтской тюрьмы и видит сквозь решетку тюремщика, сидящего перед огнем, и его тень на стене.

Вот в кабинете смотрителя вспыхнул свет. Он теперь был неподвижен. У велосипедного фонаря была мощная батарейка, и он отбрасывал прямую горизонтальную полосу света, на фоне которого резко выделялись прутья решетки. Фонарь, очевидно, поставили на стол, где он и стоял, теперь уже устойчивый, посылая свой луч в одном направлении. Вот и все: небольшой светлый островок за увитой плющом решеткой, такой маленький и одинокий на сплошь покрытой густыми плетями стене огромной тюрьмы. В окне мелькнула человеческая тень, потом исчезла.

У нее была неправдоподобно длинная шея, у этой тени.

Рэмпол, к своему великому удивлению, обнаружил, что у него глухо стучит сердце. Нужно что-то делать... Нужно взять себя в руки.

– Если вы не возражаете, сэр, – обратился он к хозяину дома, – я бы хотел пойти наверх, в свою комнату, и посмотреть эти дневники, которые вели смотрители тюрьмы. Я могу следить за окном и оттуда. Но мне хочется поближе познакомиться с этим делом.

Рэмполу вдруг показалось, что чрезвычайно важно узнать, как эти два человека встретили свою смерть. Он перебирал листки, влажные от его пальцев. Он ведь не выпускал их из рук даже тогда, когда говорил по телефону. Доктор что-то пробормотал в ответ, по-видимому не расслышав, что ему сказали.

От раскатов грома, напоминавших грохот телег по мостовой, в доме дрожали стекла, когда он поднимался по лестнице. В комнате теперь гулял ветерок, однако стены и потолок по-прежнему источали жар. Он зажег лампу, пододвинул стол к окну и разложил на нем листки рукописи. Огляделся вокруг, прежде чем сесть за стол. На кровати валялся песенник, который они купили днем, и купленная тогда же трубка, точь-в-точь такая же, как курили тюремные привратники.

В эту минуту у него возникло странное, необъяснимое ощущение, что, если он закурит эту трубку, напомнившую ему о веселых, беззаботных мгновениях, он почувствует себя ближе к Дороти. Но стоило ему взять трубку в руки, как он понял, как это глупо, и выругал себя. Он уже собирался положить ее на прежнее место, как вдруг послышался какой-то шум, и хрупкая глиняная вещица выскользнула у него из пальцев и разбилась, упав на пол.

Он вздрогнул, ему показалось, что разбилось что-то живое. Некоторое время он смотрел на обломки, а потом быстрыми шагами направился к столу и сел лицом к окну. Снаружи за окном толпились комары и мошки, стукаясь о стекло. Вдалеке, по ту сторону луга, ровным светом горел фонарь в тюремном окне; снизу доносились неясные голоса доктора и пастора, которые тихо беседовали на лужайке перед домом.

Э. Старберт, эсквайр. Записки.

Лично. Конфиденциально.

(Сентября восьмого дня, 1797 года. Первый год благотворных деяний Чаттерхэмского узилища, что в Чаттерхэме графства Линкольншир; равно как тридцать седьмой год царствования Его Державного Величества Короля Георга Третьего.)

Quae Infra Nos Nihil ad Nos

Рэмпол подумал, что эти машинописные странички в гораздо большей степени будят воображение, чем если бы он читал пожелтевший от времени оригинал. Можно было представлять себе, какой был почерк: мелкий, острый и четкий, похожий на его угрюмого автора. Сначала шли витиеватые рассуждения в лучших традициях литературного стиля того времени о величии правосудия и благотворности наказания для грешника и злодея. За ними неожиданно следовали заметки делового характера: