Что сказал бы Генри Миллер... - Дэвид Гилмор

Я снова подозвал официанта.

— У вас есть сигары?

— Si, señior[21].

Голос официанта эхом разнесся по пустой площади. Он взял две сигары из стоявшей на стойке бара банки и принес их нам. Десять долларов за штуку. Но где еще можно было достать сигару в такую рань?

— Я созванивался с другой девочкой, — сообщил Джеси.

— Да ну? — Откусив кончик сигары, я передал ее сыну. — С кем же это?

Он назвал имя, которого я не знал. Мне показалось, что Джеси выглядит так, будто хочет что-то от меня утаить или в чем-то обмануть.

— Я звонил ей всего пару раз, — продолжил он.

— Ну-ну.

Джеси затянулся сигарой и отвел взгляд в сторону.

— Я еще слишком молодой, чтобы зацикливаться только на одном человеке, ты так не считаешь?

— На самом деле, речь ведь не о том, правда?

В следующий момент до нас донеслись звуки гитары. Какой-то парень сидел на ступенях собора, неспешно перебирая струны. В синеватом свете утра он показался мне сошедшим с картины Пикассо.

— Ты так считаешь? — ответил Джеси вопросом на вопрос. — Ты когда-нибудь видел что-то настолько… — он подыскивал подходящее слово, — …настолько совершенное?..

Некоторое время мы продолжали молча курить, аккорды гитары зависали в теплом летнем воздухе.

— Пап, — внезапно сказал Джеси.

— Да.

— Я звонил Ребекке.

— Ясно. — Я выпустил клуб дыма. Птичка прочирикала свою трель. — Значит, не другой девочке, о которой ты мне сказал.

— Мне просто не хотелось, чтоб ты считал меня неудачником. Чтоб ты не думал, что я только по Ребекке Нг сохну.

Цвет небес, прежде синих, постепенно становился голубым, луна поблекла, гитара продолжала бренчать.

— Пап, а я сохну по Ребекке? — спросил Джеси.

— Нет ничего зазорного в том, Джеси, чтобы сохнуть по женщине.

— А у тебя такое было?

— Пожалуйста, сынок, — я улыбнулся, — не тяни меня за язык.

— Маме я ничего не говорил. Она начнет плакать и говорить о чувствах Клэр. Тебя это удивляет?

— Ты имеешь в виду Ребекку? Нет. Я всегда думал, что в этой пьесе будет второй акт.

— Ты так считаешь? Думаешь, это правильно?

От такой мысли он пришел в восторг, а я вдруг почувствовал, что меня охватил ужас, как будто я смотрел, как он ведет разгоняющуюся машину прямо на глухую цементную стену.

— Хочешь, я скажу тебе одну вещь?

— Конечно.

— Любовные отношения, которые с крови начинаются, обычно кровью и кончаются.

Подошел официант, взял стулья, стоявшие у соседнего столика, и отнес их в кафе.

— Господи, папа, что ты такое говоришь!

ВЕРНУВШИСЬ С КУБЫ, я был очень удивлен тем обстоятельством, что на автоответчике не было ни одного сообщения от Дерека X. Первые съемки документального фильма о виагре предполагалось начать уже через месяц, а у нас еще не было окончательного варианта сценария. Я переждал день-другой и отправил Дереку жизнерадостное послание по электронной почте. (Не без доли омерзения составив его в бесцеремонно-фамильярной приятельской форме.)

Ответ последовал незамедлительно. Дереку X. предложили снять двухчасовой фильм о Нельсоне Манделе, обеспечив при этом не только неограниченную возможность общаться с самим героем фильма и его женой, но даже с некоторыми из заключенных, с которыми он сидел в тюрьме. Далеко не последнюю роль в съемках фильма играл фактор времени — Манделе уже стукнуло восемьдесят четыре, и мне все стало ясно как день. В конце разговора Дерек сказал, что очень сожалеет, но у него «совсем нет больше времени».

Так меня давно не прокатывали. Особенно мерзко я себя чувствовал после нашего «триумфального» путешествия на Кубу. Возникло такое чувство, что меня поимели. Клюнув на предложение заведомой халтуры, я чувствовал себя идиотом. Мне вспомнились собственные слова, обращенные к Джеси на кафедральной площади, и тот напыщенно-миссионерский пыл, с которым я тогда ему сказал: «Ты никогда не получишь ничего путного от подлеца и подонка».

Я ходил из угла в угол по гостиной, до хруста в суставах сжимал кулаки и клял себя на все лады. Джеси молча слушал мои ругательства, поглядывал на меня время от времени исподлобья, видимо, считая себя отчасти виноватым. Вечером я заснул, напившись в стельку. Проснулся примерно в четыре часа утра, пошел в туалет по малой нужде, а когда спускал воду, с руки соскользнули часы и скрылись в жерле унитаза. Я сел на туалетную крышку и, кажется, даже всплакнул с досады. Ведь я сам позволил Джеси бросить школу, пообещал за ним присматривать, а теперь оказалось, что даже за собой присмотреть как следует не могу. Я такое же никчемное трепло, как отец Клэр Бринкман.

К утру у меня возникло такое чувство, будто по всей груди ядом растекается липкая жуть, сердце билось, как птица в силках. Ощущение было такое, будто на шее затягивается удавка. Выносить это дальше становилось невозможно. Надо было что-то делать, куда-то двигаться. Я взял велосипед и поехал в центр. Стоял похоронный летний день — мутило от удушливой влажности спертого воздуха, с души воротило от проходивших мимо людей. В каком-то узком переулке мне навстречу, тоже на велосипеде, ехал курьер. Глаза его прикрывали солнечные очки, через плечо была перекинута большая сумка, на руках были перчатки с обрезанными пальцами. Но меня в нем заинтересовало не это, а то, что он был примерно моего возраста.

— Простите меня, — обратился я к мужчине. — Вы ведь работаете курьером?

— Да.

Я спросил, есть ли у него минута, чтобы ответить мне на пару вопросов. Сколько он зарабатывает? Около 120 долларов в день. В день? Да, если подсуетиться. Я спросил, на кого он работает, как называется его компания. Курьер казался беспечным парнем, его прекрасные зубы белели как снег.

— Как вы думаете, я бы мог получить работу в вашей фирме? — наконец спросил я.

Курьер сдвинул солнечные очки на лоб и глянул мне прямо в лицо ясными голубыми глазами.

— А вы разве не на телевидении работаете?

— Сейчас нет.

— Раньше я смотрел все ваши передачи, — сказал он. — Прекрасно помню ваше интервью с Майклом Муром. Этот парень мне показался просто придурком.

— Так что же вы все-таки думаете? — гнул я свое.

Мужчина отвел взгляд куда-то вбок и проговорил:

— Мы все ограничены возрастом. Вам, должно быть, где-то около пятидесяти?

— Вам ведь тоже примерно столько же.

— Да, но я уже давно так кручусь.