Мент: Рождество по-новорусски - Александр Золотько

Веревка не зацепилась, а на головы Братка и Михаила посыпался снег.

– Чего это они делают? – спросил Громов у Гринчука.

– Веревку на дерево цепляют, – лениво ответил тот.

– Какого хрена?

– Да так, – пожала Гринчук плечами, – не в тюрьму же тебя вести.

Михаил отобрал у Братка веревку, и метнул ее вверх. Веревка перелетела через ветку, и Громов явственно увидел петлю, качающуюся в трех метрах над дорогой.

– Вы че, совсем охренели? – недоверчиво спросил Громов.

– Не совсем.

– Вас же за это посадят…

– Ну, это еще надо будет доказать… – протянул Гринчук. – А гостей ты завтра утром – развлечешь. Они не любят торговцев наркотиками.

Громов дернулся.

– Не было же у меня никаких наркотиков, не было! – закричал он. – Это же вы подсунули, суки! Вон летеха твой и подсунул.

В то, что его будут вешать, Громов поверил сразу. И в то, что эти странные отмороженные менты могут это сделать, он тоже поверил. Страх и обида. Обида и страх.

– Не мои это наркотики! Не мои!

– Знаю, – сказал спокойно Гринчук.

От такой наглости охранник задохнулся.

К машине подошел Браток, открыл багажник и достал табуретку. Обычную деревянную табуретку. Потом отнес ее к петле и поставил под ней.

– Не делай этого, подполковник, – простонал Громов. – Слышь, не делай. Ты же знаешь, что это не мои наркотики.

– Знаю, – ответил Гринчук. – а чего же ты тогда побежал?

– Я? Это…

– В туалет захотел, – подсказал Гринчук.

Громов снова дернулся и застонал.

– Молчишь, – констатировал Зеленый и вышел из машины. Подошли Браток и Михаил, молча вытащили Громова, подтащили к табурету. Водрузили охранника на него. Только почувствовав на шее петлю, Громов преодолел ступор, рванулся и захрипел, когда веревка пережала горло.

– Плохо? – спросил Гринчук.

Громов закашлялся.

– Плохо. А теперь представь, что бы с тобой сделал Чайкин, если бы узнал, что ты трахаешь его тринадцатилетнюю дочь?

– Так это из-за нее? – изумился Громов. – Да она сама… Я ведь не первый у нее… она знаешь, как ко мне…

– И это продолжается уже почти год, – сказал Гринчук.

– Ну и что? Что здесь такого? Я ведь не сильничал, мы…

– По любви, – сказал Гринчук.

– По любви, ага, по любви, – зачастил охранник. – Я бы…

– Женился бы, если бы папа разрешил?

– Женился бы, святой истинный крест – женился бы… – слезы потекли по лицу Громова.

Он уже и сам искренне верил, что любил эту Милу, что мечтал жениться на ней. И теперь ему нужно было только уговорить этого мента.

– Поверь… те, правда…

– Как в польском кино «Сара», – сказал Гринчук. – Благородный телохранитель и настойчивая влюбленная дочь мафиози. А деньги ты из нее тянул тоже по любви?

Откуда он это знает? Откуда? Громов почувствовал, что задыхается, и не мог понять, от веревки или от страха.

– Ты тянул из нее деньги. Девчонке было приятно, что ее любит такой сильный и взрослый мужик. Смелый. А мужик этот тянул из нее бабки, как последний альфонс. И если бы только это…

– Я… не хотел… она сама…

– Набросилась, изнасиловала и силой всучила деньги. А когда ее родители заметили пропажу, ты помог найти виновных. Тогда ведь уволили твоего напарника и горничную… – Гринчук расправил плечи, с хрустом потянулся. – Ты же их допрашивал! С пристрастием. У парня оказалась сломана рука, а девчонка продала квартиру, чтобы расплатиться.

Громов заскулил.

– Как оно, выбью табуретку с одного удара? – задумчиво сам у себя спросил Зеленый.

– Не надо, пожалуйста, не надо… – Громов стал бы на колени, но веревка не пускала.

– Жить хочется? – спросил Зеленый.

– Да.

– А жизнь стоит денег. Сколько ты денег вытащил у девчонки? Тысяч двадцать баксов?

– Ага… да.

– Придется вернуть. Мне.

– Да, конечно! – Громов уже просто рыдал, не обращая внимания на то, что слезы замерзают на щеках.

– Завтра к полудню. Ко мне домой, – сказал Гринчук.

– Да, конечно…

– И не шути. Я не достану, обиженный папа найдет.

Гринчук вернулся в машину. Михаил сел за руль. Браток снял с Громова наручники и сел на переднее сидение.

«Джип» осторожно объехал стоящего на табурете Громова. Прибавил скорости.

– Помните, Юрий Иванович, я вас когда-то назвал заподлистым человеком? – спросил Браток.

– Помню.

– Это я тогда еще мягко сказал.

– Тебе не нравиться? – спросил Гринчук. – А что ты предлагал сделать? Все сказать папе? То, что он грохнул бы подонка, тут и к гадалке ходить не нужно. А о девчонке та подумал? Каково ей было бы с таким клеймом? Или оставить все как есть?

– А деньги зачем из него тянуть? Вам зарплаты мало?

– А деньги, мил человек, нужно отдать той горничной уволенной, чтобы она хату себе купила, – Гринчук щелкнул пальцами.

– Но не петлю же одевать…

– Надевать, – поправил Михаил.

– На шею цеплять! – выкрикнул Браток. – Он же мог подохнуть там, на табурете.

– Мог, – согласился Гринчук.

Они немного проехали молча.

– Между прочим, – сказал Михаил, – уже полночь.

– Опоздал к Нине, – сказал Гринчук. – Она мне такое устроит…

– Тебя куда завезти? – спросил Браток.

– Я заеду к Ирине, обещал. К ней Доктор должен прийти. Юрия Ивановича в «Кентавр», а ты куда, Иван?

Браток промолчал насуплено.

– Тоже в «Кентавр», – распорядился Гринчук. – Его там ждут.

– Хорошо, – улыбнулся Михаил. – Там, кстати, сзади, для вас подарки. И Нине передайте. С Новым годом.

– С Новым годом, дорогой, – сказал Садреддин Гейдарович Гире.

– С Новым годом, – сказал Полковник своим соседям по столику.

– С новым годом, пацаны, – сказал Володя Лехе и Кацо. – Завтра мы начнем богатеть!

– Уже сегодня, – поправил Кацо. – с Новым годом.

Если даже не знать, что наступила полночь тридцать первого декабря, то это легко понять на слух. Если до полуночи на улицах и во дворах царит относительная тишина, и только сосредоточенно спешащие опоздавшие ее нарушают, то сразу после двенадцатого удара раздается дружный вопль, и начинают с грохотом рваться приготовленные накануне китайские петарды. Иногда взлетают сигнальные ракеты. Иногда даже пули летят в ночное небо. Но только после двенадцати часов.