Люблю, убью, умру - Татьяна Тронина

— Здесь вам, Лиза, будет лучше всего видно и слышно. Меню? Или я принесу вам то, что заказал для вас Саша, сообразуясь с вашими вкусами…

Я посмотрела на толстенный талмуд в кожаном переплете и скромно сказала:

— Пожалуй, доверюсь Саше.

Альберт испарился, а через пару минут появился официант, улыбаясь нестерпимо белозубой улыбкой, — он принес ведерко с шампанским. Именно с шампанским, а не шипучим вином — увидев бутылку, я улыбнулась. Моего героя никак нельзя назвать жадиной. Помнится, в прошлой жизни я пила такое же.

В зале было полутемно — лишь горели свечи на столах, да тускло светили скрытые светильники под потолком. Я немного освоилась и нашла, что клуб «Дель Арт» — довольно милое заведение. Светло-желтые стены, темные гардины, репродукции Бакста, Сомова, Лансере…

Посреди зала тихо журчал небольшой фонтан с золотыми рыбками, и шелест воды общим умиротворяющим фоном наслаивался на гудение зала.

Официант, продолжая нестерпимо улыбаться, принес мне блюдо с разнообразными фруктами и пирожными. Но мне пока есть не хотелось — я едва прикоснулась к одной из песочных корзиночек, в которой дрожало нежнейшее апельсиновое желе. Я маленькими глотками пила шампанское и ждала Сашу. Чем дольше его не было, тем сильнее я начинала волноваться. С самого начала я поняла, зачем меня посадили так близко к сцене. Он должен появиться возле рояля в луче света.

Я осматривалась, стараясь не слишком вызывающе вертеться на стуле, и вскоре пришла к выводу, что за мной наблюдают. Нет, не публика — все сидели за своими столиками и были заняты исключительно собой, а вот бармен за стойкой, протиравший полотенцем стаканы, смотрел прямо в мою сторону. За его спиной постоянно колыхались темные гардины, и из-за них то и дело высовывались чьи-то любопытные лица. Потом выглянул кто-то в белом колпаке, с половником наперевес — из коридорчика, ведущего на кухню, в котором то и дело скрывались официанты, возвращаясь оттуда с нагруженными всяческой снедью подносами. Да и сами официанты при всей их явной вышколенности как-то подозрительно косили глазами в мою сторону, словно все поголовно страдали врожденным косоглазием.

«Ну, ясно! — мысленно ахнула я. — Саша всем разболтал про меня, и сейчас все, кто здесь работает, пялятся на меня, словно на слона в зоопарке!»

«С кем ты связалась, Лис? — чуть ли не наяву услышала я надменно-вкрадчивый голос. Голос, струящийся из прошлого. — Фи, какой мезальянс — девушка с высшим образованием, которая преподает в институте и пишет серьезную научную работу о литературе Серебряного века, и какой-то ресторанный певец…»

Тут голос внезапно поперхнулся — на сцену из темноты вышел Саша. В черном фраке, белоснежной рубашке, с галстуком-бабочкой. Безупречная прическа — волосок к волоску. Он послал мне воздушный поцелуй и как ни в чем не бывало сел за рояль. Музыка в динамиках стала затихать, и раздались первые негромкие аккорды. Переход от одной мелодии к другой был столь плавным и незаметным, что из всех сидящих за столиками появление Саши на сцене заметила только я.

Луч прожектора светил прямо на него — лицо бледное, под глазами тени — от того, что свет лился сверху.

— «В бананово-лимонном Сингапуре…» — негромко запел Саша таким прозрачным, ленивым, печальным голосом, что у меня мурашки побежали по коже. «Ах, ну да, Вертинский! — мелькнуло в голове. — Как же я сразу не догадалась, что в клубе под названием «Дель Арт» должны исполнять именно такие песни!»

Он пел чудесно. Профессионально. Пальцы Саши легко порхали по клавишам, в свете прожектора вспыхивали иногда серебристым огнем его запонки…

— «…Где вы теперь, кто вам целует пальцы, куда ушел ваш китайчонок Ли?.. Вы, кажется, потом любили португальца, а может быть, с малайцем вы ушли!..» — пел Саша. И тут вдруг, склонившись в мою сторону, он подмигнул мне.

Он пел, почти не делая перерыва. А я удивлялась тому, что он делает в этом клубе. С таким голосом, с таким тонким артистизмом он вполне мог бы выступать на сцене какой-нибудь филармонии. И публика в вечерних платьях и смокингах приходила бы только для того, чтобы послушать его, забыв про еду и питие…

Похолодев, с застывшими в глазах слезами, я слушала его. Песни Вертинского, которые долгие годы при советской власти считались вульгарными и напыщенными, были в исполнении Саши своего рода скрытой от посторонних глаз игрой — и печаль, и восторг, все в них казалось немного ненастоящим и театральным, и в то же время… О настоящей любви и нельзя говорить серьезно, прямолинейность губит чувства.

Я совершенно не замечала окружающей обстановки, забыла обо всем и слушала Сашу, держа в руках бокал с недопитым шампанским.

Передо мной опять выплыл Альберт.

— Вижу по вашему лицу, Лизочка, что вам здесь очень нравится, — прошептал он.

— Чудесно, чудесно, я не ожидала, что Саша так поет…

— Вы вполне можете заказать ему какую-нибудь песню. Разумеется, только из классического репертуара — других он принципиально не исполняет… Романсы, например.

— Романсы? О, я бы очень хотела… У меня есть любимый романс — про колокольчик, где снег серебрится… Вы знаете?

Альберт зажмурился и затряс головой.

— Знаю ли я? О, Лизочка, это его коронный номер! Вы самым удивительным образом угадали нашу любимую песню…

Несмотря на грузную комплекцию, Альберт шустро засеменил к сцене и что-то быстро шепнул Саше.

Тот кивнул головой и достал из-за рояля гитару.

Я оглянулась и заметила, что публика с интересом смотрит на сцену. Даже более того — какая-то пожилая дама держала наготове охапку цветов — это могло означать только то, что здесь собираются настоящие поклонники Сашиного таланта.

Он чуть тронул струны — в воздухе затрепетали завораживающие, негромкие звуки. Потом медленно, словно нехотя, Саша запел:

— «В лунном сиянье снег серебрится… Вдоль по дороге троечка мчится…»

Каждое слово он отделял паузой, потом его голос окреп, заполнил все пространство.

— «Динь-динь-динь, динь-динь-динь… — как будто у него у самого в горле были эти серебряные колокольчики, — …колокольчик звенит! Этот звон, этот звук много мне говорит. В лунном сиянии ранней весною — помнишь ли встречи, друг мой, с тобою?..»

У него был совершенно необыкновенный голос — не пронзительный, без чрезмерного форсирования, как нынче модно, и в то же время не слащавый, не приторный. Как человек, привыкший свободно манипулировать словами, я бы определила его так — голос, которым должен обладать мужчина, объясняющийся в любви. Наверное, большинство женщин, воображая идеального принца перед собой на коленях, слышали именно такой голос…

— «…колокольчиком твой голос юный звенел, динь-динь-динь, динь-динь-динь — о любви сладко пел…»

Когда он допел романс до конца и перестала звенеть последняя струна, зал мгновенно разразился аплодисментами. Та пожилая дама, прижимая к груди свои цветы, побежала к сцене.