Вена, операционная система - Андрей Левкин

Упростим все до наглядности. Все та же линейка: слева – самое материальное в лице тушки и ее личные повседневные чувства. Правее тогда окажутся идеологические описания, которые создадут разрыв социального и бытового. Правее за социальным, хоть это и странно, снова пойдет частное: там начинаются самодельные личные осознания (они неявно влияют на две первые зоны). Затем – следующий разрыв. В этом месте, надо полагать, как раз закончились окислы и начинаются разрозненные до-личные ощущения. Они индивидуальны, но не имеют шаблона, который бы позволил их упорядочить и связать с ними хоть какой-то смысл. Но можно соотнести с ними какую-нибудь частную картинку. А дальше и картинки закончатся, наступит уже что-то такое смутное, что не понять, чем это вообще может быть, – но оно все-таки ощущается. Далее – отсутствие. То есть присутствие в отсутствующем варианте, кто уж умеет. Выходит, субстанция – это то, что справа от второго разрыва. Отсутствие, конечно, уже не она: точнее – там нет уже и ее. Да, окисление начинается левее второго разрыва.

Просто и цельно. Разумеется, отрезок, где живет субстанция, совершенно непонятен, но это с непривычки. Вообще, субстанцию можно лишить пафоса, сказав, что раз уж линейка выстроилась и, очевидно, функционирует, то границу окислов можно считать просто инструментальным зазором между твоей исходной точкой и всем остальным, а субстанция просто работает смазкой в этом зазоре. Пусть даже этот зазор громадный: субстанция покроет собой и половину небосклона.

Тогда, если держать в уме крайние точки, легко сделать себя манекеном. Этой технологической установкой будут ликвидированы все внутренние смутности и неопределенности в уме. Субстанции как бы и нет вообще, хотя она, разумеется, присутствует: крайние точки без нее вместе не удержатся. С виду вроде обычное поведение тушки: хочешь есть – так и ешь, не думая, как функционирует пищеварение. Но нет, здесь об этом думать надо, иначе обрушится схема, рассыплется. Или уж надо суметь поставить себя так, чтобы настолько привыкнуть к наличию субстанции, что не думать об этом. Это сложно, зато эффективно. Конечно, это авантюрное поведение, но именно оно и требуется: если уж все это понял, то больше ничего и не надо, а чем занять себя в освободившееся, оставшееся время?

Развлекаться, понятно, перемещаясь по линейке туда-сюда. Если уж субстанция доминирует, то все равно, что за окислы вокруг. От них уже не надо избавляться, они сами по себе, не сцеплены с ней намертво. Они уже не устройства для пыток, а чисто для радостных развлечений. Не только отсутствие может предъявлять себя в виде желтой пластмассовой уточки, но и субстанция умеет развлекаться подобным способом, еще более легкомысленно.

Например, она может назначать коды, точнее – значения кодам. Космос тут сегодня будет фанерный ящик для переноски саженцев или транспортировки мусора стоимостью в одно ойро. И неважно, почему и куда именно надо отправить какой-то мусор. Потратить субстанцию нельзя: уж если она жива, то воспроизводится постоянно. Так что из нее можно делать что угодно в виде фигурок, картинок и большого количества слов, связанных друг с другом. Тогда из личного она будет переходить в общее – являясь в то же время частью неопределенно большой субстанции, гипотетически присущей всей популяции. Причем зона такого предъявления уже возле границы окисления, но похожа даже на какую-то привычную реальность. Этакая анимация кодов или производство фэйков, которые из-за своей естественности будут восприниматься как коды: ведь их можно трактовать, и они могут доставлять чувства, как же им не доверять?

Собственно, это происходит и так, потому что запрос на такие штуки есть всегда. Будто в самом деле есть не то душа, не то канистра, которую надо наполнять переживаниями места и времени. Практически индустрия. Хотя там как раз наоборот: условную душу, как социальный эрзац утраченной субстанции, обычно и употребляют для украшения времени и места. Души производят свои безделушки, те станут новыми кодами, в которые будут упакованы новые субстанции. Что еще они могут зафиксировать собой, как не время и его обстоятельства? Каждый уверен в своем существовании, потому что он упаковывает время, лично производя собственное окисление, продукты которого уходят в общественный социум. Где и замусоривают жизнь.

При определенных навыках можно наделять коды произвольными и безответственными значениями. Космос в виде ящика, ностальгия в виде шестнадцати бусинок. Если бы их было семнадцать, то это стало бы уже ревматизмом. Или иногда никакого кода вообще не предполагается, а тут просто штучка, которая покажется кодом. Это прагматическое развлечение, ведь заодно дотрагиваешься до своей недозатвердевшей субстанции, а ее приятно ощущать. Становишься субъектом двойной природы, и вторую природу себе надо обустраивать самому: всё – дело.

Представишь себя зайчиком с лиловой левой задней ногой, пусть даже смысл креации данного зайчика состоял в том, чтобы потеплеть примерно на полтора градуса, но – заодно – вот он еще и зайчик, частично лиловый. Или превратиться в большую металлическую женщину, держащую в руке der Strauß der Vergissmeinnichte, то есть букет незабудок, – тоже возникнут какие-то ощущения, совсем уже неизвестные. Или вообразить себе хождение между спагетти, по дну тарелки: просто потому, что субстанции захотелось ощутить, как это бывает – ползти по теплой миске среди сливочного масла и перекатываться через валики макарон.

Разумеется, вышепридуманная по случаю линейка похожа на уже цитированный пункт 5.64 («Das Ich des Solipsismus schrumpft zum ausdehnungslosen Punkt zusammen, und es bleibt die ihm koordinierte Realität»). Но оснований считать, что речь идет об одном и том же, нет. Рассуждения вокруг примерно того же самого были всегда, но они всегда были разные и о разном. Какой тут, в моем случае, солипсизм. Например, какой смысл солипсисту для своих размышлений отправляться в Вену? И то сказать, дело к полудню, одиннадцать уже точно. Пора на улицу, ничего, что простуда. Вена все же, солнце.

Эти рассуждения, мне кажется, были прекрасны, но остался вопрос: а как, собственно, субстанцию ощущать постоянно? Как с ней связаться прямо, когда это особенно необходимо? Как устанавливается контакт: через звук, цвет, запах? Через какие именно?

Пусть теперь будет Нашмаркт, раз уж сегодня он работает, да еще и солнце. Ничего, что простуда. Похожу и с температурой: буду являть собой субстанцию без отчетливых краев и мыслей среди материального переизбытка. Колыхаясь студнем при ходьбе.

Naschmarkt – ровно над замурованной частью реки Вена. Их два: постоянный продуктовый с лавками и харчевнями, а на дальнейшей – от центра – части по субботам раскладывается Flohmarkt, блошиный. Он возле станции метро «Kettenbrükengasse», U4.

Туда можно идти по Второй линии мимо Музейного квартала, далее – мимо Академии художеств (она будет на другой стороне улицы), до Сецессиона и – справа уже Нашмаркт. Но можно иначе: по узкому переулку, в котором стоит пансион, оставляя Музейный квартал слева. Свернуть направо, на Линдергассе, затем налево на Штифтгассе, дойти до Мариахильф. Перейти на другую сторону, а там будет проходной двор с магазинами: несколько дворов, которые выводят к уличному лифту, который спускается как раз на улицу, ведущую куда надо. Лифт, понятно, не обязателен, там есть и лестница. Дальше надо пройти мимо детского сада, потом будет квартал, в котором пахнет конским навозом (там конюшня, где стоят толстые белые лошади, катающие вокруг Хофбурга), ну и Нашмаркт, причем – в точке, где слева уже закончилась продуктовая часть, а справа начинается блошиная. Но вот где сворачивать во двор на Мариахильф – я не помнил точно. Кажется, перед входом во двор стоит какой-то женский манекен с алыми губами, а внутри двора первый этаж, где лавки по всему периметру выкрашены темно-зеленой краской. Если ориентироваться по Мариахильф, то это чуть дальше от центра, чем Stiftkirche (она осталась на другой стороне) и напротив дыры в ряду домов (дыра не такая уж большая, один дом вынули, его контуры еще видны на боковых стенах), а на тротуаре в середине там дерево. Но если дыру уже застроили? Да, совсем непонятно с местными топографическими правилами: очень короткий и узкий переулок, в котором пансион, был, оказывается, не переулком, но улицей: Museumstrasse. Никакой логики по части гассе-штрассе явно не существовало. Предположение о роли имперского величия в наименованиях сломалось.