Наука логики. Том 2 - Георг Гегель

Что ближайшим образом соблазнило на указанную попытку, это преимущественно то количественное отношение, в котором якобы находятся друг к другу всеобщность, особенность и единичность. О всеобщем говорят, что оно шире особенного и единичного, а об особенном, что оно шире единичного. Понятие есть конкретное и наибогатейшее, так как оно есть основание и тотальность предыдущих определений, т. е. категорий бытия и определений рефлексии; поэтому последние, разумеется, выступают также и в нем. Но его природа понимается совершенно ложно, если их в нем удерживают еще в указанной абстрактности, если «более широкий объем» всеобщего понимается так, что оно, дескать, есть некоторое большее количество, чем особенное и единичное. Как абсолютное основание, понятие есть возможность количества, но равным образом и возможность качества, т. е. его определения различны также и качественно; поэтому они рассматриваются противно их истине уже в том случае, если их полагают единственно под формой количества. Подобным же образом, далее, определение рефлексии есть некое относительное, в котором светится его противоположность; оно не находится во внешнем отношении как какое-нибудь определенное количество. Но понятие есть нечто бо́льшее, чем все это; его определения суть определенные понятия и сами существенным образом представляют собой тотальность всех определений. Поэтому применение числовых и пространственных отношений, в которых все определения внеположны между собой, совершенно неподходяще для формулирования такой внутренней тотальности; они, напротив, суть самое последнее и самое худшее из всех средств, которые могли бы быть употреблены для этого. Отношения природы, как, например, магнетизм, отношения цветов, были бы для этого бесконечно более высокими и более истинными символами. Так как человек обладает языком, как свойственным разуму средством обозначения, то является праздной затеей причинять себе хлопоты этими поисками менее совершенного способа изображения. Понятие как таковое может по существу быть постигнуто лишь духом, которого оно является не только достоянием, но и чистой самостью. Тщетно желание фиксировать его посредством пространственных фигур и алгебраических знаков для того, чтобы оно стало внешне-зримым и подходящим для чуждой понятию механической трактовки, некоторым счетом. Также и все другое, что якобы служит символом, способно самое большее, подобно символам, обозначающим природу Бога, возбуждать чаяния и отзвуки понятия; но если серьезно стремятся выражать и познавать таким образом понятие, то мы должны на это сказать, что внешняя природа всякого символа неподходяща для этого, и отношение скорее оказывается обратным: то, что в символе представляет собой отзвук некоторого более высокого определения, может быть познано только через понятие и приближено к нему единственно только путем отметания той чувственной примеси, которая якобы должна была его выражать.

Единичность, как оказалось, положена уже через особенность; последняя есть определенная всеобщность, следовательно, соотносящаяся с собой определенность, определенное определенное.

1. Поэтому единичность является прежде всего рефлексией понятия в себя само из своей определенности. Она есть опосредствование понятия собой, поскольку его инобытие вновь сделало себя некоторым другим, вследствие чего понятие восстановлено как равное себе самому, но в определении абсолютной отрицательности. То отрицательное во всеобщем, вследствие которого последнее есть некоторое особенное, мы определили выше[23] как двоякое свечение; поскольку оно есть свечение во-внутрь, особенное остается всеобщим, а через свечение во-вне оно есть определенное; возвращение этой последней стороны во всеобщее двояко; это либо возвращение через абстракцию, которая отбрасывает это определенное и восходит к более высокому и наивысшему роду, либо через единичность, к которой всеобщее нисходит в само́й определенности. Здесь ответвляется та боковая дорожка, на которой абстракция сбивается с пути понятия и покидает истину. Ее более высокое и наивысшее всеобщее, к которому она восходит, есть лишь становящаяся все более и более бессодержательной поверхность, а презрительно отвергаемая ею единичность есть та глубина, в которой понятие постигает само себя и положено как понятие.

Всеобщность и особенность явились, с одной стороны, моментами становления единичного. Но мы уже показали, что они в себе самих суть тотальное понятие и тем самым не переходят в единичности в нечто другое, а в единичности лишь положено то, что они суть в себе и для себя. Всеобщее есть для себя, так как оно в себе самом есть абсолютное опосредствование или соотношение с собой лишь как абсолютная отрицательность. Оно есть абстрактное всеобщее, поскольку это снятие есть внешнее действие и вследствие этого отбрасывание определенности. Указанная отрицательность поэтому имеется, правда, в абстрактном, но она остается вне его, как то, что есть лишь его условие; она есть сама абстракция, держащая свое всеобщее насупротив себя, вследствие чего это всеобщее не имеет единичности внутри самого себя и остается чуждым понятию. – Жизни, духа, Бога, равно как и чистого понятия абстракция потому не может постигнуть, что она не подпускает к своим продуктам единичность, принцип индивидуальности и личности, и, таким образом, приходит лишь к безжизненным и бездуховным, бесцветным и бессодержательным всеобщностям.

Но единство понятия так нераздельно, что и эти продукты абстракции, опуская якобы единичность, сами, собственно говоря, единичны. Абстракция возводит конкретное во всеобщность, всеобщее же она понимает лишь как определенную всеобщность, а это как раз и есть единичность, которая, как мы видели выше, есть соотносящаяся с собой определенность. Абстракция есть поэтому разделение конкретного и разрознивание (Vereinzelung) его определений; посредством абстракции мы схватываем лишь единичные свойства или моменты; ибо ее продукт должен содержать в себе то, что она есть сама. Но различие между этой единичностью ее продуктов и единичностью понятия состоит в том, что в первых единичное, как содержание, и всеобщее, как форма, отличаются друг от друга: содержание не выступает как абсолютная форма, как само понятие или, иначе говоря, форма не выступает как тотальность формы. Но это более детальное рассмотрение показывает нам само абстрактное как единство единичного содержания и абстрактной всеобщности, стало быть, как конкретное, как противоположность тому, чем оно хочет быть.

По тому же самому основанию особенное, так как оно есть лишь определенное всеобщее, есть также и единичное, и, наоборот, так как единичное есть определенное всеобщее, то оно есть также и некоторое особенное. Если твердо держаться этой абстрактной определенности, то мы должны будем сказать, что понятие имеет три особенных определения – всеобщее, особенное и единичное, между тем как ранее мы указали, как на виды особенного, лишь на всеобщее и особенное. Так как единичность есть возвращение понятия, как отрицательного, внутрь себя, то абстракция, которая, собственно говоря, снята в этом возвращении, может ставить и перечислять самое это возвращение, как безразличный момент, рядом с другими моментами.