Танец семи вуалей - Наталья Солнцева

– Я полагаю, вы мне кое-что принесли показать, – сказала она, руководствуясь внутренним импульсом. – Не так ли?

– Вы в самом деле… колдунья…

– Я бы не употребляла этого слова. Называйте меня Глория.

– Да, конечно, – смутилась девушка. – Я хотела проверить…

– Ну и как? Гожусь я на ту роль, которую должен был сыграть Агафон?

Сима отвела глаза и кивнула, испытывая неловкость.

– Я действительно принесла вам показать одну вещь… – Она полезла в сумочку и достала оттуда компьютерный диск в коробочке. – Это оставила для Оленина одна пациентка. Просила передать.

– Но поскольку доктор на симпозиуме… вы не удержались и…

Девушка держала коробочку в руке, не решаясь отдать ее Глории. Она обвела взглядом каминный зал в поисках приспособления для просмотра диска.

– Я поступила отвратительно, – призналась она. – Юрий Павлович доверяет мне, а я… Мне не следовало любопытничать. Если он узнает, то уволит меня.

– Вы просмотрели диск?

Она опустила голову в знак согласия.

– Я не должна была этого делать. Но та женщина, Айгюль, мне кажется, открыто соблазняет доктора. Она задалась целью стать его любовницей. Я, оказывается, жутко ревнивая! Я ломала голову, что может быть записано на диске. Неужто стриптиз какой-нибудь? Танец живота с раздеванием? У этой Айгюль ни стыда, ни совести…

– Вы подслушиваете во время сеансов?

– Нет! Хотя… что греха таить… я пыталась. Дверь плотно пригнана, и звукоизоляция в кабинете Юрия Павловича такая, что ничего не услышишь. Но… посмотрели бы вы на Айгюль! Тут и подслушивать не надо. Она же… – Сима махнула рукой и протянула Глории коробочку с диском. – Сами можете убедиться. Я ничего не выдумываю! Она нарочно принесла диск… а доктора не оказалось.

– Вы ее не предупредили об отмене сеанса?

– Я не могла. Айгюль не давала своего телефона. Она шифруется. Имеет право. Юрий Павлович сам завел такой порядок.

– Вы предложили ей оставить диск в приемной?

– Не совсем… Я только сообщила, что доктор на симпозиуме. Она покрутилась… потом достала диск и спрашивает: «Можете передать это Оленину, когда он вернется?» Я согласилась. Она добавила, что уезжает отдыхать, поэтому на сеансы пока ходить не будет. Я записала все в журнал, как положено. Айгюль положила диск мне на стол, попрощалась и ушла…

– Больше вы ее не видели?

– С того дня нет.

– Что на диске?

– Давайте вместе посмотрим, – предложила Сима. – У вас есть компьютер?

– Ноутбук, – кивнула Глория.

– Вы меня осуждаете? – спросила девушка, не глядя на собеседницу. – Я не должна была открывать этот диск, но… меня просто подмывало узнать, что принесла Айгюль. Я не удержалась! Обстоятельства как будто сами подталкивали меня к этому. Доктор уехал, диск лежал в ящике моего стола… я постоянно думала, что на нем записано…

– Мы, женщины, унаследовали любопытство от нашей прародительницы, – улыбнулась Глория. – От Евы. Оно сидит у нас в генах. Зачем сопротивляться собственной сути? Я бы на вашем месте поступила так же.

– Да?

Сима с явным облегчением вздохнула и перестала кусать губы, складка на ее лбу разгладилась.

Глория попросила Санту принести ноутбук и вставила диск в дисковод…

Конец XIX века, Харьков

Банкирский дом «Роман Рубинштейн и сыновья» давал кредиты под залог недвижимости и драгоценностей. К его услугам прибегали как представители аристократических фамилий, так и купцы, заводчики и фабриканты.

После смерти основателя, сколотившего капитал на торговле ценными бумагами, его сыновья – Лев и Адольф – значительно приумножили отцовское состояние. Они занялись оптовыми закупками сахара. Братьям принадлежали уже несколько банков, сахарные и пивоваренные заводы. В делах они по-прежнему придерживались правил, установленных Романом Рубинштейном, благодаря чему их коммерция процветала, а капиталы росли как на дрожжах.

Рубинштейны стали баснословно богаты. Они тратили большие суммы на благотворительность и не скупились, когда речь шла об искусстве. Блестяще образованные Лев и Адольф знали толк в живописи и музыке, любили поэзию и театр. Нередко в их домах устраивались вечеринки с импровизированными концертами, в которых принимали участие известные музыканты и артисты.

Вот и сегодня они собрались послушать молодого, подающего надежды пианиста. Адольф предложил выделить деньги на его обучение в Петербургской консерватории.

– Я не против, – согласился Лев. – Папа, думаю, тоже не стал бы возражать.

Основатель банкирского дома Рубинштейнов сурово взирал на своих отпрысков с портрета, висевшего в его бывшем кабинете. Сыновья оставили здесь почти все, как было при отце. Только обновили обивку мебели и заменили несколько деревянных панелей, источенных жучком.

– Как твоя жена? Поправляется? – спросил Адольф.

– Медленно, – вздохнул брат. – Доктора пугают нас, советуют ехать за границу на лечение. Но Эрнестина слышать об этом не хочет. Она обожает наш дом и сад – ей здесь легко дышится.

После рождения дочери жена Льва совсем расхворалась. Жаловалась на боли в груди, меланхолию и несварение желудка. Она исхудала, перестала делать визиты и принимала у себя только самых близких.

– Ида растет, а Эрнестина тает, – с горечью посетовал Лев. – Просто не знаю, как быть. Пригласил светило медицины из Москвы, погостить и заодно обследовать жену. Жду, надеюсь. Выслал ему аванс в счет консультации и неудобств, связанных с переездом.

– Крепись. Наша мать тоже не отличалась железным здоровьем. Помнишь ее вечные недомогания и запах камфары в спальне?

Брат кивнул.

– Я боюсь потерять Эрнестину… – признался он. – Меня гложет постоянная тревога. Не дай бог с ней что-нибудь случится.

– Может, отменим вечеринку?

– Нет, что ты! Жена хоть немного отвлечется… она так любит домашние концерты.

– Ты прав. Ей будет приятно…

Лев молчал, постукивая пальцами по мраморной столешнице.

– Тебя еще что-то тревожит?

– Понимаешь, тут такое дело… – Он нахмурился и поднял глаза на Адольфа. – Один заемщик заявил о своем банкротстве. Он не сможет вернуть кредит.

– Кто?

Лев назвал фамилию, которая ни о чем не говорила брату.

– Мелкий торговец, который взял деньги на строительство лесопилки.

– Всего-то?

– Урон невелик…