Гуннора. Возлюбленная викинга - Юлия Крен

Поэтому в лесу было тихо — ни шагов, ни дыхания, ни разговоров, только шелест листьев, голоса зверей… или духов.

Бродят ли здесь души ее родителей?

— Что же мне делать, мама? Что же мне делать, папа?

Нет ответа. Может быть, души Вальрама и Гунгильды парили над кронами деревьев и не видели ее сквозь густую листву?

И вновь Гуннора вспомнила о похоронах бабушки. Тогда мертвую вынесли из дома не в дверь, а сквозь дыру в стене, которую тут же заделали. Хотя Гунгильда любила мать, она боялась, что усопшая вернется, а благодаря этому ритуалу мертвые не могли найти путь домой. Гуннора не боялась. Обезглавленный отец и залитая кровью мать были не такими страшными, как одиночество. Оно становилось невыносимым, и девушка решила вернуться. Она пошла по собственным следам, оставшимся во влажной земле.

А потом услышала крик.

Это кричала Гильда, мать Замо, пронзительно, визгливо, так что хотелось зажать уши. Подойдя поближе, Гуннора увидела, что на ее крик сбежались Сейнфреда и Замо. Гильда трясла Замо за плечи, и вначале Гунноре показалось, что она ругает его, но когда старуха увидела выходящую из леса девушку, то сразу бросилась к ней.

— Убирайся вон из моего дома! Ведьма! А ты… — Гильда повернулась к Замо, — позаботься о том, чтобы и ноги ее тут не было!

Гуннора не понимала, что так разозлило старуху, но тут на лице Сейнфреды отразился ужас, и девушка повернулась в ту сторону, куда смотрела сестра. Гильда обнаружила руны на дереве.

— Это ведовство! Злые чары! — надсаживалась Гильда. — Мы все погибнем! Ты прокляла нас, прокляла нас всех!

— Глупая баба! — не сдержалась Гуннора. — Эти руны чтят память моих родителей.

— От вас одни беды, я это знала с самого начала! Ты ведьма, а твоя сестра — воровка. Она украла мою брошь!

Сейнфреда уже успокоилась. Но она больше не улыбалась, ее губы дрожали. Девушка повалилась перед Гильдой на колени.

— Умоляю, смилуйся над нами! Я буду работать еще больше, помогу тебе, чем только смогу. Только позволь нам остаться! И скажи, что мне сделать, чтобы ты простила моих сестер?

Гуннора поджала губы. Она очень любила Сейнфреду, но сейчас сестра вызывала в ней презрение. Как она могла так унижаться? Неужели она позабыла, кто она такая? Да, они были простолюдинами, но не рабами. Никто в их семье не занимался грязной работой, не копал торф, не кормил свиней, не трудился в поле! Да, Сейнфреду и тут никто не заставлял этим заниматься, и все же… что может быть хуже, чем молить кого-то о милости? Лучше наесться коровьего дерьма, чем побираться, точно нищенка!

Сейнфреда взглянула на сестру, ожидая, что та попросит прощения, но Гуннора упрямо смотрела перед собой.

«Если ты дотронешься до этих рун, то умрешь, — думала она. — Молот Тора сразит тебя».

Но Гильда не прикоснулась к рунам и не умерла, она все кричала, кричала, пока Гуннора не пошла прочь.

В лесу ее вновь объяло одиночество, но и оно было ей милее, чем эти люди.

Когда через пару часов Гуннора вернулась в хижину, Гильда уже успокоилась. То ли Сейнфреда ее умилостивила, то ли Замо уговорил мать, Гуннора не знала, да и ей было все равно.

Сейнфреда взяла сестру за руку и отвела ее подальше от дома.

— Так дело не пойдет! — решительно заявила она.

— Да, ты права, нам нужно уходить отсюда.

— Уходить? — возмутилась Сейнфреда. — Куда? Как две девушки и двое маленьких детей проживут одни в лесу? Без чистой одежды, без еды, без… будущего?

— Родственники нашего отца…

— Мы о них ничего не знаем и поэтому никогда их не найдем. Мы должны оставаться тут, чтобы выжить. А ты обязана взять себя в руки.

Гуннора потрясенно уставилась на сестру. Она больше не испытывала к Сейнфреде презрения. Откуда эта хрупкая девушка черпала силы, откуда в ней было столько решимости? Ведь это Гуннора, старшая, должна была заботиться о сестрах!

Ее охватил стыд.

— Я выйду замуж за Замо, — объявила Сейнфреда.

Гуннора вздрогнула, ее стыд как рукой сняло.

— Что?! — в ужасе воскликнула она.

— Он хороший человек. — Сейнфреда потупилась. — По крайней мере не плохой. И в такой ситуации стоит ли желать большего? Он уже давно ищет себе жену, но здесь, в лесу, он ее, конечно, не найдет.

— Это он тебе сказал?

— Он о таком не говорит.

— Он вообще ни о чем не говорит. А главное, он молчит, когда нужно заткнуть рот его матери!

— И все-таки он добился того, чтобы мы остались здесь. Не такой уж он слабый и бесполезный.

От боли в груди у Гунноры сперло дыхание. Наверное, так чувствовала себя Гунгильда, когда ее сразил меч того христианина, — беспомощность, бессилие, страх и ярость охватили ее.

«Мало того, что мы все потеряли, — подумала Гуннора. — Мы еще и не можем сблизиться, иначе Сейнфреда никогда не стала бы вступаться за почти незнакомого мужчину».

Гуннора заглянула сестре в глаза.

— Ты не обязана это делать! — настойчиво сказала она. — Я что-нибудь придумаю, я позабочусь о вас. Ты же не хочешь выходить за него замуж, ты только думаешь, что должна так поступить!

Во взгляде Сейнфреды читалась боль. Ну почему они не могли разделить эту боль, почему каждая должна была оставаться со своим горем?

— Нет, — хрипло ответила Сейнфреда, — нет, у нас нет другого выхода.

У Гунноры пересохло во рту. Она знала: если жертву и нужно принести, это должна сделать старшая сестра. Но в то же время Гуннора понимала, что Замо ее не примет. Не она работала все эти недели, не она улыбалась ему. Ее пленил холод руны, она искала утешения у деревьев, а не у своих сестер.

Гуннора обняла сестру, крепко прижала к себе. Какая Сейнфреда худенькая и бледная, какое у нее хрупкое тело и как можно даже представить себе, что вскоре оно будет принадлежать Замо! Гуннора всхлипнула. Ей так хотелось что-то сказать, отругать сестру, умолять ее, но девушка знала, что Сейнфреда уже приняла решение и теперь ничто не сможет переубедить ее. И ничто не сможет скрыть поражение Гунноры. Она не сумела заменить сестрам отца и мать, не сумела избавить их от страданий.

Сейнфреда отстранилась и вошла в дом, и Гуннора осталась во дворе одна.

Альруна любила Ричарда, сколько себя помнила и даже раньше, ведь мы испытываем любовь еще до того, как начинаем думать. Но за любовью неизменно следовала боль.

До сих пор с этой болью можно было мириться, как с легкой головной болью с похмелья. Теперь же боль разрослась, болело все тело. Альруна отдала бы все на свете, чтобы эта боль прекратилась, чтобы она больше не вспоминала, как Ричард развлекается с любовницами! Их стало больше, и они были бесстыднее тех девиц, с которыми Ричард спал до смерти Эммы. Эти любовницы осложняли жизнь матери Альруны, ведь та отвечала за ведение хозяйства при дворе, а наложницы все время приставали к ней с новыми требованиями.