История одного замужества - Валерия Вербинина

Следователь не нуждался в дополнительных разъяснениях – всем в округе и так прекрасно было известно, кто именно снял на лето «Кувшинки» и какие отношения связывают этих людей. Однако следующая фраза режиссера поставила его в тупик.

– И ведь ее убили точно так, как он предсказал. Именно так…

– Что именно вы имеете в виду, Анатолий Петрович?

– Да у Ергольского вчера… Он говорил об убийствах… фантазировал… И рассказал, как убьют мою жену.

Колокольцев оторопел, но Иван Иванович оказался человеком обстоятельным и вскоре слово за слово выведал у режиссера подробности того, что произошло вчера вечером в гостях у Матвея Ильича. Колбасин был настолько расстроен, что не стал опускать ни следователя – «туповатого служаку», ни толков о самоубийстве, которые должны возникнуть сразу же после убийства.

– А она не могла покончить с собой… Понимаете, просто не могла! Получается, что эта змея, которую я взял в свой театр… дал ему роли… ничтожество, полная бездарность, – он убил ее!

– Зачем? – серьезно спросил следователь.

– Что – зачем? – вытаращился на него Колбасин.

– Зачем Иннокентию Ободовскому убивать вашу жену, да еще именно так, как придумал Матвей Ильич? Какой в этом смысл?

– Затем, что… затем… – бормотал Колбасин, нервно сжимая и разжимая пальцы. – Ах, ничего-то вы не понимаете!

Иван Иванович еще раз посмотрел на фигуру в кресле, нахмурился и наклонился, чтобы подобрать револьвер.

– Красивая вещица, – заметил доктор. – Дамская штучка.

– Я заметил, – сдержанно ответил Игнатов. Он повернулся к Колбасину: – Вам знаком этот револьвер? Подумайте хорошенько, прежде чем ответить.

– Мне нечего думать. Я вижу его впервые в жизни.

– У вашей жены было оружие? Любое, не обязательно револьвер?

– Нет. Никогда! И если вы меня спросите, была ли у нее причина, чтобы покончить с собой, я отвечу: никакой!

– У нее были враги?

– В театральном мире – да. Но они все сейчас далеко. Кто в Петербурге, а кто в Москве…

– В последнее время вы не замечали ничего странного в поведении своей жены? Ей никто не угрожал? Может быть, она жаловалась на кого-нибудь?

– Нет. Нет! Нет!

– Когда вы в последний раз сегодня видели ее живой?

– Когда? Погодите-ка… После завтрака. Она всегда встает поздно… то есть вставала…

– Завтрак сегодня был в одиннадцать часов, – пришел ему на помощь управляющий.

– Вот, вот… Словом, мы позавтракали… потом она поднялась к себе… Я зашел к ней. Наверное, это было около половины двенадцатого… Она разбирала вещи в ящике своего туалетного столика. Кажется, я ей помешал…

Его виноватый тон не ускользнул от следователя, но сейчас он решил не заострять на этом внимания.

– Что было потом? – спросил он.

– Потом? Ну… Мы поговорили, и я ушел.

– Можно ли узнать суть вашей беседы? Хотя бы в самых общих чертах.

Колбасин вспыхнул.

– Мы не ссорились, и я не угрожал убить ее, если вы это имеете в виду… За завтраком она упоминала, что хотела бы покататься по озеру на лодке. Я спросил, когда именно она хотела бы туда отправиться, сейчас или позже.

– А ваша жена?

– Она сказала, что передумала и вообще у нее болит голова. Я сказал, что могу принести лекарство, но она ответила, что ей ничего не нужно, и попросила ее оставить. И я… Я ушел.

– Куда вы отправились после разговора с женой?

– Хотел погулять, но было уже слишком жарко. Я походил по саду, вернулся в дом, взял книгу и стал читать. Но на жаре читается плохо, и я сам не заметил, как заснул…

– Когда вы были в саду, вы не заметили поблизости посторонних людей?

– Нет. Единственный, кого я видел, был Серж, который вышел из дома. Я спросил, куда он идет, а он ответил, что обещал Натали какие-то ноты. По-моему, это был просто предлог, чтобы с ней увидеться, потому что никаких нот в руках у него не было.

– Мне придется взять показания у всех, кто был в доме, – сказал следователь, оборачиваясь к Францу Густавовичу. – Но прежде всего я хотел бы побеседовать с вами… с глазу на глаз.

– Мне уйти? – подал голос Колокольцев.

– Нет-нет, оставайтесь, вы мне еще понадобитесь…

– Мы можем поговорить у меня во флигеле, – вмешался управляющий. – Там нас никто не побеспокоит.

Флигель, в котором проживал со своей семьей Франц Густавович, некоторым образом озадачил Игнатова. Снаружи это было довольно-таки неказистое строение, но внутри все дышало уютом и идеальной чистотой. В маленькой гостиной на стене висела фотография прекрасной черноволосой дамы с алмазными звездами в сложной прическе из кос.

– Это ее величество австрийская императрица, – почтительно молвил Франц Густавович, кашлянув.

– Я узнал, – кивнул Иван Иванович.

Комнаты, в которых жил управляющий со своими домочадцами, показались ему настоящим осколком Австрии, перенесенным в Россию. Но, собственно говоря, почему бы и нет?

– Скажите, – начал следователь, – вам раньше попадался на глаза револьвер, из которого, судя по всему, была выпущена пуля, убившая госпожу Панову?

И он внимательно посмотрел на сухощавого, светловолосого, сероглазого человека, стоящего напротив.

– Боюсь, что нет, – спокойно ответил управляющий. – Может быть, вы все-таки предпочтете сесть?

– Это оружие могло находиться в доме? – настойчиво спросил следователь. – Может быть, это револьвер баронессы Корф?

– У меня трое детей, – на первый взгляд не слишком логично отозвался управляющий. – И они часто заходят в дом. Там наверху есть несколько сабель и охотничьи ружья, но сабли висят высоко на стенах, а ружья всегда разряжены. Больше, насколько мне известно, в доме нет никакого оружия.

– Насколько вам известно… – задумчиво повторил Иван Иванович. – Скажите, а что именно вы думаете о происшедшем?

– Я думаю, что мне придется искать себе новое место, – рассудительно ответил его собеседник. – Вряд ли госпоже баронессе придется по вкусу, что я впустил в дом людей, которые учинили тут убийство.

– Вот как? То есть вы считаете, что госпожу Панову убил кто-то из тех, кто приехал с ней?

Управляющий пожал плечами.

– Если вам угодно знать мое мнение…

– Мне очень хотелось бы знать именно ваше мнение, так как вы лицо непредвзятое и имели возможность наблюдать этих людей в течение достаточно долгого времени. Итак?

– Госпожу Панову вообще не должны были убивать, – объявил Франц Густавович. – Никогда.