Правда - Терри Пратчетт

– Что ему нужно? – спросил Гунилла. – Он хочет сделать заказ?

– Не думаю, – честно ответил Вильям. – Он вроде как попрошайка. Хотя сейчас его даже в Гильдию Нищих не пускают.

– Он ничего не просит.

– Ну, обычно он просто стоит рядом, пока люди не дадут ему денег, чтобы он ушел. Э… вы слыхали про «Привет-фургон» с подарками, который по обычаю присылают вновь прибывшей семье местные торговцы и будущие соседи?

– Да.

– Ну вот, это темная сторона того обычая.

Старый Вонючка Рон кивнул и протянул руку:

– В'рно, мистер Пих. Не надо мне тут лесть жадно жрать, простак, я г'рил им, я не говорю помещиков, бляха-муха. Рука тысячелетия и креветка. Дзинь.

– Гав.

Вильям снова взглянул на собаку.

– Р-р, – добавил пес.

Гунилла задумчиво поскреб пятерней где-то в глубинах своей бороды.

– Что я понял про этот город, так это то, что люди готовы покупать практически все подряд у продавцов на улице.

Он взял прямо с пресса пачку еще сырых листков с новостями.

– Вы понимаете меня, мистер? – спросил он.

– Бляха-муха.

Гунилла толкнул Вильяма под ребра.

– Это значит «да» или «нет», как ты думаешь?

– Вероятно, «да».

– О'кей. Ну, слушай, если ты продашь эти листки по, о, ну, скажем, двадцать пенсов за штуку, ты можешь оставить себе…

– Эй, мы не можем продавать их так дешево, – прервал его Вильям.

– Почему нет?

– Почему? Потому… потому… потому, ну, потому что тогда их сможет прочесть кто угодно, вот почему!

– Ну и хорошо, потому что каждый тогда заплатит двадцать пенсов, – спокойно возразил Гунилла. – Бедных гораздо больше, чем богатых, поэтому с них легче получить денежки.

Он состроил гримасу Старому Вонючке Рону.

– Это может показаться странным вопросом, но есть ли у тебя друзья?

– Я г'рил им! Я г'рил им! Иметьих.

– Вероятно, «да», – перевел Вильям, – он обычно тусуется с кучкой… э… неудачников, которые живут под мостами. Хотя, скорее, не тусуется, а «зависает».

– Ну и хорошо, – сказал Гунилла, помахивая номером «Таймс» перед Роном. – Можешь передать им, что если они будут продавать это по двадцать пенсов, то за каждый номер могут оставлять себе по одному чудесному блестящему пенни.

– Да-а-а? Можешь засунуть свой блестящий пенни туда, где солнце не блестит, – ответил Рон.

– О, ну тогда… – начал Гунилла.

Вильям положил руку ему на плечо.

– Извини, погоди минутку… Что это ты такое сказал, Рон?

– Бляха-муха, – сказал Старый Вонючка Рон.

Голос был похож на голос Рона, и раздавался приблизительно оттуда, где находился Рон, но предыдущая фраза была для него слишком связной.

– Хочешь больше, чем пенни? – осторожно уточнил Вильям.

– Хочу пять пенсов за штуку, – сказал Рон.

Ну, более или менее Рон.

По какой-то причине взгляд Вильяма снова опустился на маленькую серую собаку. Собака дружелюбно взглянула на него в ответ и спросила:

– Гав?

Вильям снова поднял взгляд.

– Ты в порядке, Старый Вонючка Рон? – поинтересовался он.

– Б'тылка п'ва, б'тылка п'ва{21}, – загадочно ответил Рон.

– Ну хорошо… два пенса, – предложил Гунилла.

– Четыре, – сказал вроде бы Рон. – Но лучше давай не создавать путаницу, о'кей? Один доллар за каждые тридцать?

– Договорились, – сказал Доброгор, плюнул на ладонь и протянул было ее вперед, чтобы пожатием скрепить контракт, но Вильям поспешно перехватил его руку.

– Не надо.

– В чем дело?

Вильям вздохнул.

– У тебя есть какие-нибудь ужасные кожные болезни?

– Нет!

– Хочешь, будут?

– О, – Гунилла убрал руку. – Скажи своим друзьям, пусть придут сюда прямо сейчас, о'кей?

Он повернулся к Вильяму.

– Им доверять можно?

– Ну… типа того. Но растворитель для краски лучше без присмотра не оставлять.

Снаружи Старый Вонючка Рон и его собака уже шли легким шагом вниз по улице. И что странно: диалог продолжался, хотя вроде бы здесь присутствовал только один человек.

– Видишь? А я ведь предупреждал. Просто доверьте мне все переговоры, ладно?

– Бляха-муха.

– Верно. Держись меня, и у тебя не будет особых проблем.

– Бляха-муха.

– Правда? Ну ладно, ладно, я знаю, чего от меня ожидают. Гав, гав.

Двенадцать человек жили под мостом Незаконнорожденных, причем жили в роскоши, хотя роскошь легко достижима, если вы определяете ее как «съесть что-нибудь хотя бы раз в день» и особенно легко, если у вас очень широкое понимание этого «чего-нибудь». Технически, они были попрошайками, но им редко приходилось что-нибудь просить. Возможно, их можно было назвать и ворами, хотя они просто подбирали вещи, брошенные другими людьми, как правило, стремящимися как можно скорее покинуть их общество.

Посторонние полагали, что их лидером был Генри Гроб, которого можно было бы назвать чемпионом среди выжидателей, если бы кто-нибудь пожелал присвоить ему титул. На самом деле их группа управлялась по истинно демократическим принципам, доступным только тем, кто вообще лишен права голоса. Был среди них Арнольд Бочком, отсутствие ног давало ему дополнительное преимущество в кабацких потасовках, в которых человек с крепкими зубами расположенными аккурат на высоте паха нормального человека, действовал, как подсказывала ему природа. И если бы не утка на голове, чье присутствие он упорно отрицал, Человека-Утку можно было бы рассматривать как обходительного и образованного джентльмена, такого же разумного, как любой другой. К несчастью, этим другим был Старый Вонючка Рон.

Остальные восемь человек были Эндрюсом Всевместе.

Эндрюс Всевместе был личностью, имеющей мозгов гораздо больше, чем один человек. В спокойном состоянии, когда его не беспокоила какая-либо проблема, не наблюдалось никаких признаков этого, за исключением нервного тика и легких подергиваний, происходивших от того, что его тело в случайном порядке переходило под контроль Джосси, Леди Гермионы, Маленького Сидни, мистера Виддла, Кудряшки, Судьи или Жестянщика; был еще и Убийца, но вся команда видела его только один раз и больше такого счастья не хотела, поэтому остальные личности держали Убийцу под спудом. Никто в этом теле не откликался на имя Эндрюс. По мнению Человека-Утки, которой в команде считался самым здравомыслящим, Эндрюс, по-видимому, был невинной, гостеприимной и несколько нервной личностью, которую просто ошеломили колонизировавшие ее чужие души.