Там, где свобода... - Кеннет Дж. Харви

Уже второй из его сыновей. Первый был Крис, а теперь Бобби. Двадцать три года. Избит до смерти в переулке. Без свидетелей.

Кладбище. Толпа на морозе. Все в пальто. Они не хотят этого видеть. Но вынуждены. Приходится стоять и смотреть. Услуга за услугу. Родня. Нужно терпеть. Камеры и микрофоны. Стараются не шуметь, делают вид, что их вообще тут нет. Притворяются невидимками.

Рут. Он увидел ее мельком. И все. Она знала, где он.

Жена с одной стороны. Джеки — с другой. Он стоял, пристально глядя на блестящий ящик. Не мог отвести взгляда. Дерево. Ручки. Зияющая яма. Священник говорит. Произносит ничего не значащие слова. Он всхлипнул и вытер нос. Белые перчатки, что дал ему распорядитель. Тонкий материал. Не греет на морозе.

Священник закончил. Захлопнул книгу, из которой читал. Посмотрел на гроб. «Будет радость», — говорил он. Праздник. Но в его глазах не было радости.

— Мы все встретимся в лучшем из миров. Мы обретем спасение в руках Господних.

Кто его знает, что теперь делать.

Распорядитель наклонился и нажал на кнопку. Гроб стал опускаться. Медленно и упорно. Это было самое тяжелое. Джеки взяла его за руку. Разрешила себе. Позволила себе взять его за руку. Великий Боже. Черт побери. Его рука в ее руке. Как в детстве. Она слегка сжала его руку. По его щекам покатились слезы. Джеки. Прости.

Мак повернулся и ушел. Сел в большой автомобиль, взятый напрокат, и уехал. Прежде обнял мать. Без слов. И все. Кто его знает, куда он поехал. Может, в гостиницу? Или на самолет? Родня желала ему добра. С братьями он не разговаривал. Перебросился парой фраз с Джеки. Поцеловал в щеку. Один ее быстрый взгляд. Только один. И потом он уехал. Прочь отсюда.

В полночь его сыновья пели. На кухне. И братья пели. Их голоса отзывались в его груди одним голосом. Все было мирно, хорошо. Хорошо, что они собрались. Но осталась пустота. Все стояли. Кто прислонясь к плите, кто в дверях. В руках держали бутылки и бокалы. Повсюду была тишина. Но не здесь. Его сыновья пели. Пели баллады, которые пел он. Те, что пел еще его отец. Их голоса наполняли его сердце. Любовь к ним наполняла его сердце. Он глотнул еще рома. Пиво здесь было не к месту. Нужен был ром. Он закрыл глаза. Постарался уверовать в это единство. Ждал. Слушал, пока созвучие их голосов не умолкло. И он тоже замолчал. И тогда вступил женский голос. Началась партия женского голоса. Голос Джеки. Прекрасный, как у ангела. Ровный и верный. В своей скорби. Она была спокойна. Когда пела для Бобби. Ее голос был полон им. Он умиротворял. Усмирял все мысли в голове, оставляя лишь одно чувство.

Кэролин тоже сидела тихо. У него на коленях. Тихо, как мышка, прижав одну руку к животу. Он держал ее, а она слушала пение. Смотрела, как поет ее мама. Как снова запели ее дядьки. Ее милое личико было все внимание. Рот приоткрылся. Нежные губки и щечки. Изумление в глазах. Она никогда еще не видела ничего подобного. Да еще так поздно. Что это все значит?

Голову было не поднять с подушки. Никто и ничто не имело значения. Ему не было дела до бегущих дней. Без него. Глаза были словно выжжены и засыпаны пеплом. Они таращились на ковер, пока он не закрывал их.

Потом он засыпал. Ему снился сон о его детях, в котором он был убийцей. Где они похоронены, знал только он. Его допрашивал следователь. Он просыпался от телефонного звонка или от стука в дверь. Он словно увяз в грязи.

«Кого он пытается обмануть?» — спрашивал он себя. Его кости были мертвым грузом. Он был жив только потому, что жило его тело. Потому что билось постылое сердце. Не знало, когда ему остановиться.

Он подумал о Рут. Одна. В доме. Эта мысль была тяжела, как булыжник. Кэролин. Джеки. Серые валуны. Уиллис.

Он открыл глаза. Все то же самое. Ничего не изменилось. Все вещи, все люди в точности те же. Тот же груз. Тот же цвет. Та же бессмысленная жизнь. Что ему со всем этим делать? Если бы все умерли, его бы это ничуть не тронуло. Сон был бы только лучше. Крепче. Темнее. Все умерли. И собрались вместе.

Несколько дней спустя пришел Рэнди. Уселся на край кровати.

— Ты все болеешь? — Рэнди покачал кровать, проверяя ее на прочность. — Хорошие пружины.

Он смотрел в потолок, положив тяжелую руку на лоб. В глазах было то темно, то ясно.

— Ты что — простудился? — Рэнди собрался было пощупать ему лоб, но он шлепнул его по руке. Так вышло, случайно. Он не хотел.

Рэнди встал, но не потому, что обиделся.

— А ну-ка, проснись и пой. — Он стукнул коленями в спинку кровати. — Пора в школу.

Он не отвечал.

Рэнди постоял, подышал. Сглотнул. Огляделся.

— Ты бы лучше перебирался ко мне. А то тут с тобой некому нянчиться.

Он вздохнул, но это вышло нечаянно, при вдохе.

Подойдя к шкафу, Рэнди вытащил старый чемодан и раскрыл его на кровати. Снова вернувшись к шкафу, спросил:

— Эти платья берем?

Он отвернулся со слезами на глазах. И это все, что шутка могла из него выжать. Это были даже не его слезы. Это не он плакал. Они просто навернулись. Как будто вместо смеха.

Они пили в баре. Последний раз, когда он смотрел на часы, был четвертый час утра. Он никого не хотел видеть. Он пил без остановки. Это занятие было ему по нраву. Ничего другого он не хотел делать в своей жизни. Пить ром и быть уверенным в себе. Уверенным в себе и в роме.

Рэнди либо совсем ушел, либо болтался где-то поблизости в баре.

Вокруг было темно. Рука держала стакан. Он даже не поднимал глаз. Он видел только свои руки на краю стойки и стакан с ромом. Ничего не слушал. Не слышал.

— Вы только посмотрите, кто это! — раздался голос у него за плечом.

Он узнал этот голос.

Жирный голос, полный песка, приблизился.

— Да это Мистер Невинный собственной персоной!

Можно было и не оборачиваться. Это был Гром. Гром и с ним еще кто-то. Двое или трое. Чем больше, тем веселее.

Гром встал рядом и по привычке вытаращился ему в лицо, тяжело дыша. Из-за жира вокруг шеи. К тому же он был пьян.

— Мистер Невинный, как насчет выпить на твои невинные денежки?

Он не поднимал глаз от своего стакана. На руках и плечах заходили желваки. На животе и на челюстях. Еще немного, и им всем конец. Он развернется к ним, изрыгая рык. Один миг — и никто не устоит на ногах. Он раскидает всех этих мерзавцев по углам.

На стойку легла жирная рука Грома с раздувшимися до блеска пальцами.

— Ром! — крикнул он барменше.

Когда та принесла стакан, Гром сказал:

— Мистер Невинный платит.

Они с барменшей уставились друг на друга.

— Что-то не похоже, — сказала она Грому, криво улыбаясь и показывая, что Гром ей не нравится.