Лето в Сосняках - Анатолий Рыбаков

– Наверно... А с кем вы приезжали сюда?

– Ах, это...

– Вот именно.

– Видишь ли, – Миронов старался говорить убедительно потому, что говорил неправду, вернее, не всю правду, – приезжала студентка нашего института, институт наш химический, имени Менделеева, она интересовалась заводом, вот и приехала посмотреть.

– Ага, из окна гостиницы.

Миронова рассмешила эта барачная осведомленность, построенная на догадках, но всегда близкая к истине. Тут всё знают и обо всем говорят. Года два назад Лариса действительно приезжала с ним в Сосняки, но остановилась в городе, в гостинице. Из гостиницы она один раз приезжала сюда, на это могли не обратить внимания, мало ли кто приехал днем. А вот ведь знают, что приехала с ним из Москвы, что жила в гостинице, и приняли за жену. Это было не так, но близко к истине.

– Разве ты ее видела?

– Люди видели. В очках?

– В очках.

– Ну вот, – удовлетворенно проговорила Лиля, как человек, доказавший свою правоту.

Миронову стало грустно при мысли, что уже нет беленькой девочки, робко стоявшей в дверях барака с новой куклой в руках, и той, коловшей щепу, когда он вернулся из армии. Девушка как и другие девушки в бараке и, наверно, бездельница, курит, задрав ноги на стол, и расспрашивает и поддразнивает с любопытством, так свойственным женщинам барака.

– В какой больнице отец? – спросил Миронов.

– В заводской, Фаина завтра поедет за ним.

– Поеду сейчас, – сказал Миронов.

Миронова назначили старшим технологом двенадцатого, самого крупного цеха завода. Как утверждали многие, основанием к такому высокому для молодого специалиста назначению был не диплом с отличием, а то, что Миронов до войны работал в этом цехе и начальником цеха тогда был нынешний директор завода Богатырев. За Мироновым установилась репутация человека, находящегося под покровительством директора завода, репутация, мешавшая оценке его достоинств даже тогда, когда всем стало ясно, что Миронов существует сам по себе.

– Куда хочешь? – спросил Богатырев, когда Миронов явился к нему.

Богатырев сидел в широком кресле перед громадным письменным столом, грузный, седой, непроницаемый, перебирал в толстых, негнущихся пальцах цепочку из вдетых одна в другую канцелярских скрепок, – старый зубр, потомственный химик, прошедший в промышленности классический путь от рабочего до директора завода.

– В ЦЗЛ, – ответил Миронов, имея в виду центральную заводскую лабораторию.

– Не найдешь ты в нашей лаборатории, чего ищешь. Тебя ведь в аспирантуре оставляли?

– Не оставили, – только и ответил Миронов.

Не оставили Миронова в аспирантуре потому, что он защищал своего учителя профессора Павлова, утверждавшего, что в производстве синтетических материалов мы отстаем от заграницы.

– В нашей ЦЗЛ даже камерной установки не соорудишь, – продолжал Богатырев, удовлетворенный ответом Миронова, – а двенадцатый цех большой, хватит места и для опытной установки. Пойдешь в двенадцатый. Цех отстающий, прямо скажу. Вытянешь программу – позволю опытничать. Чем будешь заниматься?

– Полизолом.

Богатырев покачал головой – эта проблема была ему известна, ею как раз и занимался профессор Павлов. Полизол у нас уже производился, но в малых количествах и очень хрупкий. Создание ударопрочного полизола дало бы стране ценный материал самого широкого применения.

– Трудное дело. Справишься с программой – в будущем году позволю начать. Принимай пока цех. С квартирой потерпи, много на очереди. В каком бараке твой отец? Во втором? Скоро снесем, получишь квартиру в новом доме.

Они прекрасно поняли друг друга, оба увлекались полимерами, были убеждены, что человечество может добывать все ему нужное из воздуха. Но эта химия была тогда не в почете у руководителей промышленности, у Коршунова, у Аврорина, ходившего при нем в ученых консультантах. И все приходилось делать на свой риск и страх. Много думать, мало спать.

Эксперимент открывает новые возможности, возникают иные потребности, а они не предусмотрены, не запланированы, все надо просить, вырывать, доставать. Опытная установка – это цех в миниатюре, ступень от лаборатории к заводу, и ступень самая сложная. В лаборатории процесс идет в колбе, в стекле, в условиях почти теоретических. В опытной установке процесс совершается в металле, вступает в действие грубая практика, нет уже той чистоты, много соединений, совсем другие температуры, ничтожное нарушение в размерах сводит на нет всю работу. Бывает, что освоение опытной установки длится годами. И за эти годы новое перестает быть новым.

Миронов редко видел Лилю, рано уходил на завод, поздно возвращался, иногда не возвращался – ночевал в цехе. И все же Лиля умудрялась встречать Миронова у дверей барака, заходила за спичками, почему-то именно всегда за спичками. Брала коробок, усаживалась на подоконнике, смотрела на склоненного над книгами Миронова, напевала, высовывалась в окно, шутила с подругами, болтала ногами, курила.

Ее сверстницы учились в ремесленном училище, готовившем аппаратчиков. И только Лиля ездила в город в десятый класс.

– Я тоже хотела в ремесленное, – покачивая ногой, говорила она, – но поговорите с ней, – она кивала в сторону своей комнаты, имея в виду Фаину, – она и слышать не желает, хочет мне образование дать, хочет «в люди вывести».

– В ремесленном ты получила бы и десятилетку и специальность, – замечал Миронов, рассматривая чертежи.

– А я ей что говорю! Тысячу раз объясняла, кажется. А она уперлась, пунктик у нее.

– Сама не можешь решить?

– Попробуйте! Вы еще не знаете, какие она умеет закатывать истерики.

Так говорила она о Фаине, сидела на подоконнике, качала ногой, нисколько не стесняясь Миронова.

– Шла бы ты гулять.

– Я вам очень мешаю? А почему вы не гуляете? Охота ишачить. Для чего? Я вас ни разу в клубе не видела, ни на танцах, ни в кино. Ларису свою ждете?

Он удивленно оглянулся на нее: откуда ей известно это имя?

Лиля удовлетворенно улыбалась, – видно, давно готовила это неожиданное сообщение.

– Ты – фрукт, – только и сказал Миронов.

– Думали, не знаю? А я знаю. Почему вы ее бросили? Надоела?

– Возможно.

– С ума посходили мужчины, – повторяла Лиля сакраментальную фразу барака.

Потом приходила Фаина, улыбалась, видя Лилю с Мироновым, неискренне выговаривала Лиле – человек работает, не видишь разве, мешаешь – и уводила с собой. В дверях Лиля оборачивалась, подмигивала Миронову: видите какая, ладно, не будем перечить старухе.

Однажды после собрания Миронов зашел на танцплощадку, в саду при клубе. С танцплощадки доносились звуки радиолы, и кто-то из молодых инженеров предложил: