Кровь и символы. История человеческих жертвоприношений - Олег Ивик

девушки скоро уходят домой, а безобразным приходится долго ждать, пока они смогут выполнить обычай. И действительно, иные должны оставаться в святилище даже по три-четыре года. Подобный этому обычай существует также в некоторых местах на Кипре»{56}.

Правда, сегодня историки считают, что Геродот кое-что перепутал: священный брак был не только обязанностью, но и привилегией, которой пользовались лишь девушки-жрицы из наиболее знатных семей. Этим подчеркивается тот факт, что жрицы не просто зарабатывали деньги на содержание храма (их родители могли бы и сами сделать необходимый взнос) – они отдавали свое тело и свою невинность в жертву божеству.

Интересно, что боги Вавилона, не требуя человеческих жертвоприношений, убивали себе подобных, в том числе в сакральных целях. Космогоническая поэма «Энума элиш»[57] рассказывает в числе прочего о том, как бог Мардук убил богиню Тиамат – воплощение мирового хаоса – и сотворил из нее небо и землю:

На ноги Тиамат наступил Владыка.

Булавой беспощадной рассек ей череп.

Он разрезал ей вены, и поток ее крови

Северный ветер погнал по местам потаенным,

Смотрели отцы, ликовали в веселье.

Дары заздравные ему послали.

Усмирился Владыка, оглядел ее тело.

Рассек ее тушу, хитроумное создал.

Разрубил пополам ее, словно ракушку.

Взял половину –     покрыл ею небо.

Сделал запоры, поставил стражей, –

Пусть следят, чтобы воды не просочились{57}.

Потом Мардук задумал создать людей, но для этого требовалась живая кровь. И вновь было решено принести в жертву общему делу одного из богов:

Да будет выбран один из братства,

Он да погибнет –     люди возникнут!{58}

В качестве жертвы был избран злокозненный бог Кингу, муж Тиамат, из крови которого премудрому богу Эйе и предстояло создать людей:

Связали его, притащили к Эйе.

Объявили вину его, кровь излили.

Людей сотворил он на этой крови{59},

Самим же людям, согласно поэме, были предписаны только бескровные «великие хлебные приношенья»:

Божествам да приносят хлебные жертвы!

Без небреженья богов да содержат!{60}

Единственным человеком, которому в Вавилоне (а до его возвышения – и в других городах-государствах Месопотамии) угрожала ритуальная смерть, был, как это ни удивительно, сам царь – может быть, потому, что он, в отличие от остальных людей, обладал божественными функциями. Вероятно, в незапамятные времена на празднике Нового года шумеры и впрямь убивали царей, когда те старели и их сакральная сила уменьшалась, – такой обычай существовал у многих народов. Кроме того, царь считался символически ответственным за все бедствия и грехи подданных, каковые и должен был смыть своей кровью. Позднее возникла традиция, согласно которой царь на праздновании Нового года становился на колени перед верховным жрецом, отдавал ему знаки своей власти и клялся, что ничем не согрешил против государства. В ответ жрец бил царя по щеке и дергал за уши, каковым ритуалом и заменялась возможная казнь правителя. После этого царю надлежало заплакать: это означало, что Мардук поверил клятве и разрешил царю остаться в живых и сохранить власть.

Впрочем, таким образом можно было отвести от царя необходимость только ритуальной смерти. Если же ему, согласно предсказаниям, грозила смерть настоящая, царя временно смещали с престола и вместо него «короновали» преступника или раба, на которого и должна была обрушиться кара судьбы. Если судьба с таковой карой медлила, люди брали функции провидения на себя. Например, если царю предсказывали смерть через 100 дней после его вступления на престол, то на сотый день подменного царя казнили, и все возвращалось на круги своя. Однажды такая практика привела к неожиданному результату: в начале II тысячелетия до н. э. царь города Исина[58], Эрраимитти, в качестве подменного царя посадил на престол садовника по имени Эллильбани. Но хитрость не помогла – Эрраимитти умер, объевшись горячей кашей. После чего Эллильбани, которого теперь не было смысла приносить в жертву судьбе и который был как-никак царем, хотя и подменным, остался на троне.

Позднее, когда Вавилон начиная с 539 года до н. э. находился под властью персов, здесь существовал обычай, чрезвычайно близкий к древним обычаям вавилонян, – ритуальная казнь подменного, теперь уже персидского, царя по завершении ежегодного праздника Сакеи. В течение пяти праздничных дней рабы и господа Вавилона менялись местами, а во главе государства становился приговоренный к смерти преступник, которого объявляли царем. Роль его была не только символической, он получал и вполне реальные права, например сожительствовать с женами своего предшественника, который покорно терпел нового владыку в собственном гареме. Но в последний день праздника «царя» торжественно казнили. После чего на престоле появлялся прежний царь, символизируя обновление власти и вечное воскресение жизни.

Персы-зороастрийцы верили в воскресение праведников по завершении Последнего суда. У них эта жертва могла из земледельческого обряда ежегодного обновления природы стать символом того окончательного воскресения, которое ожидало людей после грядущей победы сил добра над воинством зла.

Впрочем, не будем скоропалительно обвинять зороастрийцев в приверженности человеческим жертвоприношениям. Эта традиция абсолютно чужда их религии, и в Вавилоне персов она существовала лишь как рудимент древних верований, сложившихся задолго до прихода в мир пророка Зороастра[59] и тем более до прихода персов-зороастрийцев в земли Месопотамии. Что же касается собственно персов, их религия таких жертв не требовала. Тем не менее приносимые ими человеческие жертвоприношения упоминаются, и неоднократно, причем, насколько известно авторам настоящей книги, лишь одним историком, но настолько значительным, что отмахнуться от его свидетельств нельзя: о них рассказывает Геродот.

В своей знаменитой «Истории» Геродот пишет, что во время одного из военных походов Ксеркса[60] его войско оказалось в Эдонийской области у населенного пункта Эннеагодой. Здесь персы переправились через реку по заранее построенному мосту и, видимо, в благодарность за удачную переправу решили принести жертвы богам. Узнав, что «Эннеагодой» в переводе означает «девять путей», они «принесли в жертву там столько же мальчиков и девочек из числа местных жителей, закопав их живыми в землю. Закапывать жертвы живыми – это персидский обычай». Далее Геродот пишет: «Как я узнал из рассказов, супруга Ксеркса Аместрида, достигнув преклонного возраста, велела закопать живыми 14 сыновей знатных персов в благодарность богу, живущему, как говорят, под землей»{61}.

Интересно, что другой персидский царь, Камбиз II[61], по уверению того же Геродота, «велел без всякой веской причины схватить двенадцать знатнейших персов и с головой закопать живыми в землю»{62}. Впрочем, возможно, это было не ритуальное убийство, а обычная казнь, причины которой попросту остались неизвестны Геродоту. Что же касается Ксеркса, то нельзя исключить, что в его многонациональной армии человеческие жертвоприношения совершались по инициативе и от имени не персов, а наемников или подданных-иноверцев. Зороастризм в правление династии Ахеменидов[62] был господствующим, но не единственным культом Персидского царства; государственной религией он стал позднее, при Сасанидах[63]. Поэтому не исключено, что и жена Ксеркса могла поклоняться иноземным богам.

Геродот называет еще один случай человеческого жертвоприношения, совершенного персидской армией во время второй греко-персидской войны, в 480 году до н. э. Историк пишет: «Между тем флот Ксеркса вышел из города Фермы[64], и десять самых быстроходных кораблей поплыли вперед прямо к Скиафу[65]. Здесь стояли три дозорных эллинских корабля: трезенский, эгинский и аттический[66]. Завидев издали варварские корабли, эллины обратились в бегство. Варвары пустились в погоню за трезенским кораблем под начальством Праксина и тотчас же захватили его. Затем они привели на нос корабля самого красивого воина и закололи его (они считали счастливым предзнаменованием, что первым захваченным ими эллином был такой красавец)»{63}.

Возможно, впрочем, этими варварами были не персы, а финикийцы, из которых в основном комплектовался флот персидских царей… И если описанный случай опять-таки можно с некоторой натяжкой объяснить многонациональностью и полирелигиозностью персидской армии, то следующий рассказ Геродота прямо говорит о ритуальном убийстве,