Прекрасная пленница - Этель Стивенс

– Это улица благовоний, – объяснила Джоконда, – самая аристократическая часть базара. Торговцы благовониями – по происхождению арабы или мавры, народ чванный. Говорят, будто многие еще хранят ключи от своих замков в Кордове и в Гренаде. Иные из них так богаты, что деньги им ни к чему. Но они продолжают являться сюда, я думаю, по привычке, или потому, что это проделывали их отцы.

Лавки были маленькие, с одним единственным прилавком, заставленным бутылочками из цветного стекла, иногда с позолотой. Пучки длинных свечей и стройные фиалы с благовониями были подмешены к потолку, а кувшины с маслами и эссенциями расставлены на полках по бокам. За прилавками сидели, развалившись и лениво беседуя с приятелями или с покупателями, хозяева, бледнолицые арабы, одетые в дорогие, нежных оттенков ткани, – эстетические продавцы эстетических товаров.

Джоконда остановилась у одной из лавок.

– Я познакомлю тебя, – шепнула она. – Махомед Энифар, старый друг папы.

Из-за прилавка им поклонился, улыбаясь, пожилой араб.

– Друзья мадемуазель – мои друзья, – сказал он, движением руки приглашая их сесть.

Он осведомился о здоровье Сицио Скарфи, выразил надежду, что Тунис понравится Риккардо, и удивился, узнав, что последний еще не побывал в садах Бельведера. Минутку спустя перед ними уже стояли две чашки крепкого сладкого кофе.

– Разрешите, мадемуазель!

Махомед Энифар достал один из стройных фиалов, и одна-две-три драгоценные капли упали в чашку. Месье только что приехал из Сицилии? Надолго ли? Побывал ли он уже в казино? Затем Махомед Энифар просил разрешения надушить носовой платок мадемуазель. Джоконда, смеясь, согласилась. Согласился и Риккардо. Им предоставлено было выбрать запах: амбра, жасмин, розовое масло, мускус, мастиковое дерево, розмарин, герань, камфарное дерево, эссенция бея – весь арсенал восточных благовоний был к их услугам. Продавец прикасался к их ладоням стеклянными пробками, и в воздухе носились странно-пряные ароматы.

Допив свой надушенный кофе, Джоконда поблагодарила, и они церемонно откланялись. Хозяин мягко сказал Джоконде несколько слов по-арабски, но девушка, смеясь, покачала головой.

Они отправились дальше. Миновали лавки с пышно-цветными восточными тканями и дешевыми манчестерскими; миновали лавки чеботарей, самые веселые, благодаря вывешенным длинными рядами желто-лимонного и красного цвета туфлям, с ненужными каблуками, моментально отрывающимися; дальше шел ряд портных, шумливых спреев, которые сидели поджав под себя ноги, как сидят портные всех стран и всех народов, шили веселые джебас и вышитые куртки и назойливо зазывали к себе покупателей. Джоконда и ее спутник обрадовались, очутившись затем в тихом ряду продавцов шелка, где в полумраке красиво переливались чудные шелка; пройдя мимо богатых и нарядных лавок с коврами, они попали к ткачам, работавшим на своих ручных станках, потом к шорникам, которые сидели, окруженные вышитыми седлами и уздечками, низко надвинув на глаза огромные соломенные шляпы, которые должны были защищать от солнца их глаза наездников пустыни. Ремесленники не отрывались от работы, не поднимали глаз. Джоконда и Риккардо полюбовались желтыми и красными, вышитыми красным и зеленым с серебром сумками и мешочками для зеркал, которые бедуинские женщины прячут у себя на груди. Женщин почти совсем не было видно; изредка попадались покупательницы, еврейки и уроженки острова Мальты, или проходил мимо жалкий узел – тщедушная и старая служанка, закутанная в порыжелый черный хаик, так что видны были лишь живые старые глаза да кусочек пергаментной щеки.

– Я так рада, что тебе нравится, – говорила Джоконда. – Видишь ли, все мы давно присмотрелись, но я держусь того мнения, что наша часть города удивительно красива…

Строгое и задумчивое выражение в данную минуту исчезло с ее лица, и щеки горели от удовольствия.

– Письмо тебе, Риккардо, – крикнула Аннунциата, подойдя к двери комнаты кузена и просовывая под дверь конверт.

Он соскочил с кровати и поднял письмо. Письмо было городское. Он прочел:

«Милый синьор Бастиньяни! Надеюсь, что вы не откажетесь отобедать у меня сегодня и возобновить таким образом знакомство, завязанное нами на «Авроре» на прошлой неделе. Обедать будем запросто, часов около семи, так что вы могли бы придти прямо из конторы вашего дяди.

Шарль Конраден».

– Это тот человек, за которого ты принял Си-Измаила? – спросила Джоконда, когда он за завтраком показал ей письмо.

– Вы говорите о Си-Измаиле? – выглянул из-за своей газеты ее отец.

– Риккардо познакомился на «Авроре» с мужчиной, очень похожим на него.

Сицио проворчал что-то и снова углубился в газету.

Улица Каира была тихая улица, примыкающая к авеню Моряков. На ней лежала печать благоденствия; первые этажи некоторых домов занимали конторы юристов и пароходные; остальные дома представляли собой комфортабельные особняки из солидного белого камня. № 3-й ничем не отличался от соседей: те же зеленые жалюзи, безукоризненно белые стены и высокий электрический фонарь у самых дверей. Он имел вид самодовольный, как все здесь, в этом французском квартале, как бы говорившее: «Смотрите, как мы управляем на Востоке! Как выполняем свою миссию – насаждать в Африке прогресс!»

Риккардо провели наверх, где навстречу ему вышел сам хозяин, с протянутой рукой и улыбкой на устах. Риккардо сразу окончательно уверился в том, что он не ошибся, что Си-Измаил и Конраден – одно и то же лицо. Но он решил притвориться непонимающим.

Они прошли в комнату, очень скромно обставленную. Письменный стол, с разложенными на нем бумагами и документами, большой книжный шкаф и на стенах арабские музыкальные инструменты и оружие. Трудно было судить по этому о вкусах человека, который жил здесь и работал.

Картин было мало, все больше акварельные этюды, единственные цветные пятна в комнате.

Увидав, что гость его рассматривает их, Конраден пояснил, что они принадлежат кисти славного Баре, у которого он приобрел их за бесценок, еще в те времена, когда художник был никому неизвестен и вел жалкую борьбу за существование в Париже. С тех пор он прославился на всю Европу, – прославился только благодаря тому, что знаменитой французской актрисе понравилась афиша, которую он нарисовал для нее.

Риккардо слушал. Хотя в искусстве он понимал мало, но Конраден рассказывал так, что невольно заинтересовывал. Глядя на него, сицилиец думал о том, что человек этот, какой бы он ни был национальности и несмотря на пожилой возраст, должен быть опасен для женщин. В нем была какая-то сила, которая неудержимо влекла к нему.

– Понравился вам Тунис? – спросил он Риккардо, когда убрали суп.

– Я еще не разобрался; тут так много разных Тунисов – французский и наш итальянский, еврейский и арабский, и ни один не похож на другой.

– А… а… Ваш дядя, кажется, живет в арабском квартале? Это странно, потому что сицилийцы склонны держаться все вместе.