Миры Стругацких. Время учеников, XXI век. Возвращение в Арканар - Игорь Минаков

Студенты страшно удивились бы, узнав, что остроумный, бойкий преподаватель философии извлекает свои умопомрачительные идеи не из тщательно проштудированных классиков, не во время аккуратного просиживания штанов за рабочим столом, а из ночных приступов нечеловеческой напряженности мышления. Когда отпускало, я пытался разобраться в путанице своих переживаний. На рабочем столе появлялись пухлые справочники по психиатрии, но ничего похожего в описаниях симптомов психических заболеваний я не находил, а по утрам опять становился прежним бакалавром философии, в меру строгим преподавателем, немного педантом. О своих ночных прозрениях и способностях я никому не рассказывал, а по вечерам ловил себя на мысли, что жду очередного «приступа» с нервным нетерпением.

Дневник лейтенанта.

13 апреля 43 года

К каким бы уродствам бытия ни приучала нас действительность, в ней всегда найдется место для явлений устрашающих. Еще вчера я ходил на лекции, разглагольствовал в пивнушках, волочился за смазливыми барышнями, словом, вел себя как добропорядочный молодой буржуа в самом начале своей жизненной карьеры. Сегодня же, когда я увидел, как на шпиль, украшающий Дворец правосудия, вползает этот грязно-бордовый штандарт с неким оккультным символом вместо старого доброго императорского орла на славном красно-белом полотнище, то почувствовал, что в прежнем моем мироощущении не хватает какой-то существенной его части. Я постиг простую истину. Мир легко выворачивается наизнанку. Реальность — лишь старая перчатка, с которой владеющая ею рука поступает так, как ей заблагорассудится, и кто-то очень хочет, чтобы эта перчатка оставалась вывернутой.

Эта истина в известной степени подготовила меня к восприятию перемен, обрушившихся лавиной на мой город и мою страну. Меня не удивила новая программа занятий в Университете. Меня совсем не удивили факельные шествия по ночам и длинные очереди за хлебом днем. Меня даже не очень поразили костры из книг и картин. Будучи атеистом, я узрел за всем этим рогатую тень, но не испытал ужаса. Ужас и смятение — реакция поэтов. Я же, философ-практик, просто намерен изучить это явление, в котором, вслед за Шпенглером, готов увидеть признаки «Заката Запада», чтобы найти конкретных его — Заката — виновников.

Иначе говоря, я считаю, что за политической трескотней, за рассуждениями о «полой земле», за тайным и явным террором стоят не только исторические случайности или там закономерности, не только трусость и жадность правителей, предавших армию и народ, но чья-то конкретная злая воля, дьявольский заговор, имеющий своей целью, разумеется, неограниченное могущество…

Темная от светомаскировки Столица совершенно исчезла за завесой дождя, и этот дождь пробудил в моем распухшем от образов воображении странное видение. Город, накрытый тучами, из которых непрерывно льет дождь. Льет долго, вот уже несколько месяцев. Сырость разрушает жилища. Потоки воды изгоняют крыс из подвалов. Крысы вступают в яростную, но непродолжительную войну с кошками за относительно сухие территории комнат и еду, еще не подвергшуюся нашествию плесени. Никто не побеждает в этой войне, ибо люди, борясь за собственное существование, безжалостно истребляют и тех и других. В городе нет места, защищенного от дождя, ибо дождь в нем — полновластный хозяин, и только рядом, неподалеку, стоит в облаке неподвижного тумана что-то вроде крепости или замка. А над шапкою тумана возвышается конусовидная, истончающаяся до острия швейной иглы Башня Конца Света. Это от нее исходит непрерывный и разрушительный дождь. И это она выманивает измученных дождем жителей города, одного за другим, с детьми и наспех прихваченным скарбом, и они идут, идут к ее подножию и исчезают за стенами, окружающими ее, исчезают бесследно…

— Они не смогут. У них ничего не получится, — шептал я, стоя под холодными брызгами и вглядываясь в сырой мрак. — Да, у меня есть теория, как изменить человеческое общество к лучшему, да, у Витгофа есть методика, но у них просто не может быть элементарных технических возможностей. Во всяком случае, я хочу верить в это.

Где-то в огромном, сошедшем с ума мире кто-нибудь работал и над «техническими возможностями». Я понимал это, хотя и представлял весьма туманно, как должен выглядеть «инструмент исправления человеческой натуры». Наверно, что-то похожее на излучатель Румова, только более мощный и поднятый на значительную высоту, с помощью башни, например… Война. Оккупация. Фантасмагорическое Воссоединение. В этой атмосфере неизбежно должны были рождаться чудовища. Я видел это, видел с преувеличенной ясностью. Проект господина Советника или тех, кто стоял за ним, если и был осуществим, то сейчас. После, когда все это кончится, когда сгинут химерические империи, когда народы перестанут бряцать своим пыльным, молью траченым прошлым и займутся наконец-то своим будущим, тогда идея инструментального изменения общества превратится в кошмар, в сон, увиденный в глубоком обмороке человеческого разума, но сейчас… сейчас возможно все, даже Башня.

Утром, когда за мной пришли, я уже знал, что ошибался. Инструментарий есть! Логика, холодная и неумолимая, как ланцет изготовившегося сделать надрез хирурга, подсказывала мне, что сама по себе Башня невозможна без строжайшей секретности, без стен и проволоки под током, без рыскающих псов охраны и без группы «яйцеголовых» фанатиков, одержимых научным любопытством. Как он сказал, этот Советник: «группа информационного переконструирования»? Значит, есть и другие группы? «Технологического обеспечения», например, и так далее. Господи, это ж целый проект!

Где-то на задворках сознания прошла мысль о том, что все это может оказаться блефом. Какой-нибудь проверкой на благонадежность. А может быть, Советник просто больной? Недаром же он говорил о статье! Ему нужна солидная поддержка своей бредовой идеи. О боже! В какие времена мы живем…

Шум в столовой заставил меня накинуть халат и выйти из кабинета. Уже открывая дверь, я знал, что увижу, поэтому совершенно не удивился, хотя и ощутил холодок под ложечкой, когда навстречу мне шагнул человек в блестящем кожаном пальто, широкополой, по довоенной моде шляпе, держащий правую руку в кармане.

— Валерий Кимон — коллежский советник, бакалавр философии, преподаватель университета? — спросил человек суконным казенным голосом.

Я утвердительно кивнул, глядя не на него, а на испуганную супругу, выглядывающую из-за его кожаного плеча.

— Вы арестованы.

— Обвинение? — спросил я, гулко проглотив слюну.

— Вы подозреваетесь в государственной измене!

Госпожа Кимон ахнула и мешком повалилась на пол. Я бросился было ей на помощь, но в столовой вдруг возникли еще двое, похожие на первого, как близнецы, и подняли лежащую в обмороке женщину.

— Не волнуйтесь за супругу, господин Кимон, — сказал первый, — вам сейчас лучше обеспокоиться собственной судьбой.

— Простите, но я предпочитаю обходиться без полицейских советов! — огрызнулся я.

— Кстати, о советах, — спокойно продолжал полицейский. — Я бы посоветовал вернуть похищенный вами документ, не дожидаясь обыска. Процедура эта, надо признаться, мучительная как для обыскиваемых, так и для обыскивающих. Тем более что супруга ваша — дама крайне впечатлительная.