Собибор. Взгляд по обе стороны колючей проволоки - Леонид Терушкин

Один из выживших Дов Фрайберг рассказал: «Там были люди, собиравшие одежду с их товарного поезда. И один даже нашел одежду собственных детей. Когда он вытащил её в каком-то подворье из кучи, валявшейся там, он повернулся к немцу… Он спросил его: «Почему одежда моих детей здесь?» И он ответил: «Вам не нужно бояться. Все женщины, которые прибыли сюда, грязные. И они все сняли одежду и пошли в душ. И когда они выйдут из душа, они получат новую одежду. Чистую, новую одежду. И здесь в лесу ходят поезда. Они сядут на поезд и уедут»[65].

Согласно переводу воспоминаний А.А. Печерского от 1952 г., стояла довольно теплая погода, когда 80 отобранных русских заключенных были отправлены в длинные бараки с нарами. Остальные с поезда остались за забором, и А.А. Печерский говорит, что больше никогда никого из них не видел. Мужчины сели вместе на улице возле бараков, разговаривая о доме и близких. Хотя А.А. Печерский не имел ни единого сообщения от своей семьи, он убедил себя, что они все эвакуированы, а потому находятся в безопасности. К нему подошел говорящий на идише еврей, которого Печерский не понял. Он оставил разговор другим и сидел молча. Но он вспоминает ужасный момент: «Внезапно я увидел серые облака дыма, плывущие в нашу сторону и рассеивающиеся на горизонте дальше. В воздухе был ужасный запах. Я спросил, что горит. Еврей предупредил меня, чтобы я не смотрел. «Там сжигают тела товарищей, прибывших с вами сегодня». Я почувствовал тошноту»[66].

Вскоре русские решили, что надо бежать. С первой недели А.А. Печерский начал делать шифровки неразборчивым почерком.

Существует так много описаний Собибора и творимых там зверств, что пересказывать их здесь не имеет смысла. Многие свидетельства повторяются, и рассказы о Собиборе унифицировались со временем. Выжившие слушали истории других бывших заключенных; они общались на общих собраниях, объединили истории и добавили рассказы других к своим собственным. Всё же, несмотря на прошедшие десятилетия, отдельные судьбы сияют ярче других. Я была потрясена, услышав эти свидетельства в 2009–2010 гг., улавливая различия во множестве похожих аудиовизуальных архивах, собранных за 70 лет. Из множества уголков я смогла взглянуть на невероятные преступления, творившиеся в лагере, и лежащее в основе состояние вечного ужаса и насилия, которое оставило психологические и физические шрамы.

Мало-помалу массовые убийства прибывающих людей встраивались в повседневную жизнь заключенных. Некоторым потребовалось две недели, чтобы привыкнуть, остальные описывают, что становились жестче или постепенно адаптировались к стратегии выживания, которая состояла в том, чтобы не думать, а исполнять приказы максимально точно. Выбора не было. Любой провал карался избиениями, пытками или смертью. Угроза жизни могла возникнуть, если эсэсовцу не нравилось лицо заключенного или если узник просто был не в том месте. Пугающие чувства, что никто не знал доподлинно, что происходило в других частях лагеря, усиливали волнения. Каждый видел лишь маленький кусочек. Но заключенные слышали рассказы и получали информацию, сидя вместе вечерами, когда долгий рабочий день заканчивался — вечерами, в которые могли в любое время ворваться немецкие или украинские охранники, любившие прерывать их насилием и пытками. Новые садистские и смертельные игры могли быть придуманы в любой момент, и заключенные были в полной власти надзирателей. Им приходилось подчиняться, когда им приказывали танцевать, изображать животных или совершать половые акты, потому что отказ означал отправку в газовую камеру.

Чтобы лагерь смерти работал требовалось исполнять много работ. Жертв надо было снять с поездов и раздеть; их одежду, пожитки и обувь надлежало упаковать. Одна группа брила женщинам волосы, а особая группа убирала газовые камеры и сжигала тела. Кроме этого, рабочих надо кормить, а солдатам нужен кто-то, чтобы служить в их домах. Уровень жизни немцев и их помощников был высокий, словно в компенсацию за то, что они находились далеко от дома и делали грязную работу. Им также позволялось неофициально обыскивать личные вещи жертв и забирать, что им хотелось. Никогда нельзя забывать, что массовые убийства евреев также сопровождались массовыми коллективными и индивидуальными грабежами, которые совершали надзиратели[67].

Главное официальное лицо и командующий был Густав Франц Вагнер, который наводил ужас жестокостью и был известен громким голосом. Даже эсэсовцы дрожали от его крика. Он надзирал за тем, как разгружались вагоны с прибывшими заключенными, и приказывал разделять мужчин и женщин. Как описывает выживший Кальмен Веврык: «Многие матери не хотели расставаться с детьми, поэтому Вагнер отдал приказ эсэсовцам и украинцам, стоявшим рядом. Они подбежали и начали вырывать детей из рук их матерей. Дети плакали; некоторые почувствовали, что их ждет, другие просто были напуганы этими жестокими убийцами».

Он также описал, где жили заключенные: «Мы спали на нарах из жесткого дерева, сделанных из бревен. Было 4 уровня нар, и 3–4 еврейских узника спали на каждой полке. Ночью люди, некоторые из них уже невменяемые или почти сошедшие с ума, кусались, чесались, бросались друг на друга и царапались. Я слышал много голодных стонов, кто-то визжал и стонал. На ночь дверь запиралась, и маленькие горшки служили туалетом. В бараках вовсе не было света — огонь был строго запрещен — и нас там набилось сотнями. Это кончилось беспорядком, за который наказали побоями»[68].

По словам Веврыка, руководство лагеря держало происходящее в секрете от еврейских рабочих, хотя слухи тайно распространялись. Люди также были настороже из-за зловония. Многие пребывали во власти иллюзии, будто смогут выжить. Веврык говорил: «Можно тысячу раз сказать большинству евреев, что на самом деле там происходило — и они вам всё равно не поверят. Люди верят тому, чему хотят верить или надеются верить, чему угодно, кроме правды, если эта правда достаточно ужасна»[69].

Лагерь был разделён на территории и, к сожалению, для тех, кто хотел больше знать о том, что их может ждать, только надзирателям разрешалось ходить везде, и то не всем. Предисловие к книге Нович включает в себя описание лагеря, которое она смогла сделать на основе рассказанных ей историй, и оно не менялось много лет. Но секретность вокруг лагеря и его уничтожение после восстания породили споры между историками и археологами о точном местоположении объектов и количестве жертв. Никто не оспаривает того, что там убивали (кроме чудаковатой группки ревизионистов), но существуют противоречия, корни которых частично лежат в том, что личные воспоминания использовались как «доказательства» или «улики» в суде, потому что больше никакой доступной информации не было. Карты, которые рисовал А.А. Печерский и другие заключённые, отличаются от тех, которые были сделаны немцами, осуждёнными в нескольких процессах. Но это оттого, что у заключённых не было доступа ко всему лагерю, им приходилось работать с частичными воспоминаниями. Можно спорить о том, была ли дорожка от лагеря II (раздевалки) к лагерю III (убийство) прямой или извилистой, это мало влияет на понимание сути того мира, в котором А.А. Печерский и другие узники оказались после того, как их сняли с поезда.