Николай Хмурый. Западная война - Михаил Ланцов

Ещё пара мгновений. И в голову почему-то полезли сценки из фильма «Брат‐2». Странный фильм. Страшный фильм. Но такой близкий. Разум понимал, что происходящее на экране один сплошной фарс, но эмоции… они принимали всё происходящее всецело и без остатка. Поэтому Николай криво улыбнулся и, с какой-то жутковатой усталостью посмотрев на побледневшую Клеопатру, начал декламировать с максимальной выразительностью:

Тишина.

– Это… это так неожиданно? – тихо произнесла Клеопатра, не понимающая состояния своего супруга. – Ты сегодня очень особенный. Я тебя даже не узнаю.

– А и не надо. Не понравится, – произнёс Николай ровным тоном. Он не раз уже ловил себя на мысли, что его супруга не блещет проницательностью. Да, она родила ему трёх здоровых сыновей: Ярослава, Святополка и Всеволода. Да, она очень тщательно следила за собой и в свои тридцать восемь лет даст фору многим юницам. Даже несмотря на три беременности. Кое-что, увы, «поплыло», но всё, что она могла подтянуть и привести в идеальную форму, было в этой самой идеальной форме. Её красотой и неувядающей молодостью восхищались не только в России, но и по всему миру. Он ведь не стеснялся популяризировать её как мог. Гибкая, пластичная, изящная и удивительно соблазнительная. С годами она стала только лучше. Но вот мозг… он был у неё какой-то прямой слишком. Нет, она далеко не дура, однако прозорливостью похвастаться не могла. И, несмотря на годы, проведенные рядом с супругом, зачастую совершенно не понимала, что и зачем он делает. Мотивация ускользала. Видимо, очень сказывалось воспитание в юности, когда ей оттачивали волю и тело, а мозг совсем не трогали и он рос у неё как дикий плющ. Поэтому, несмотря на иной раз проступающее раздражение, Император старался идти ей навстречу и объяснять вещи, которые она не понимала. Если была такая возможность.

– Ну почему же? – возразила супруга. – Мне действительно хочется разобраться в тебе. Ты до такой степени полон каких-то фундаментальных противоречий, что я теряюсь.

– Противоречий? Каких же?

– Ой… да их масса. Например, твоё отношение к революционерам. Более последовательного борца с ними нигде в мире и не сыскать. Ты за последнее десятилетие устроил им тотальный террор. Им даже не удавалось спрятаться за границей – их или убивали, или ловили и отправляли на двадцать пять лет исправительных работ без права переписки. Как глянешь, так и сразу мысли: хуже и последовательнее тебя консерватора и охранителя и быть не должно. Но на деле ведь это не так. Ты ведь сам во многом реализуешь то, за что революционеры ратуют. Россия сейчас, наверное, самая прогрессивная страна в плане социальных и экономических преобразований. Да, у нас остаётся монархия, причём абсолютная. Но права и возможности людей таковы, что Франция может лишь тихо завидовать. Как это в тебе уживается? Это ведь совершенно немыслимо!

– Почему же? На мой взгляд, вполне всё органично.

– Я не понимаю. Серьёзно. Не понимаю.

– Ты никогда не задумывалась над такой расхожей фразой: «Бессмысленный и беспощадный русский бунт»? Нет? Зря. А смысл такой: русский мужик – он ведь ничего менять не хочет. Так, побузит, покипешует и домой. Собственно, в этом и кроется фундамент всей русской государственности.

– Ты серьёзно? – удивилась Клеопатра. – Это звучит дико.

– Больше скажу, такая же беда не только у русского мужика, но и у всякого иного. Знаешь, что будет делать раб, которого освободили? Бороться с рабством? Строить новую жизнь без рабства? Нет. Он постарается завести раба уже себе. Просто потому, что вот тут, – постучал Николай себя по голове пальцем, – у него определённый формат мышления. В его мире есть только господа, рабы и те, кто ещё не знает обо всём этом. И если раб освобождается, то его естественным желанием будет не стремление разрушить порочную систему. Нет. Он будет теперь осознанно или подсознательно считать себя господином и всячески пытаться обзавестись рабами, чтобы этому статусу соответствовать. И ежели заведёт, то рабовладельцем станет куда более гнусным и безжалостным, чем тот, кто лишён комплекса «раба», то есть не должен доказывать себе и окружающим, что он другой… что он не раб… что он намного лучше…

– И к чему это? Как это связано с революцией?

– Напрямую. Все революционеры хотят только одного – занять место тех, кто правит. Ни больше ни меньше. Где-то сознательно, где-то не осознавая того. То есть по своей сути жаждут денег и власти. Вот они сейчас дорвутся, займут высокие места и покажут всему миру: как нужно управлять. И всё.

– И всё? Но… я всё равно не понимаю.

– У людей есть неразрешимая проблема. Чтобы хорошо руководить и чтобы хорошо прорываться к власти, нужны разные качества. Вот пробился такой революционер к власти. И что? Лучше стало? Для него народ – просто расходный материал. Труха. Солома. Сжигая её, он греет свои амбиции. Даже если сознательно он хочет чего-то иного – подсознание не обманешь. А потом отшумят бури революции. Уляжется муть. И глядь – вчерашний борец за права человека и светлое будущее ведёт себя намного хуже старой аристократии. Барин барином. Причём в самом карикатурном виде[33]. И он, кто клеймил монархию за эксплуатацию податного населения, уже без всякой жалости и сострадания выжимает из своих сограждан последние соки. На правое дело же! Чего это они недовольны? Он ведь ради них старается. Ну сдохнет их там сколько-то – и что? Светлое будущее совсем близко… вон же, за горизонтом. Сейчас дойдём до него, и они заживут! И хорошо заживут. На новых виллах, в новых особняках, купаясь в роскоши и разврате… как он сам вот уже сейчас…

– Но ведь во Франции революция принесла много хорошего.

– Революция ли? Да и в конечном счёте – к чему всё скатилось? В середине XVIII века – Франция – самая сильная держава Европы. Никто не мог один на один с ней сражаться ни на суше, ни на море. Могучая промышленность. Самая сильная в мире армия. А флот? Великолепный французский флот превосходил английский без преувеличений. Англия – владычица морей? Нет. Великобритания ею в те дни была разве что на словах. Она ею стала… позже… после падения второй Империи во Франции. Мда. Середина XVIII века… В эти дни блистательная французская культура и наука покорили всю Европу, и лишь необразованный босяк не говорил по-французски[34]. Но прошло сто лет. И что мы видим? Францию, впавшую в совершенное ничтожество. Крестьяне, которых обдирали чиновники короля, продолжали нищенствовать, так как их теперь обдирали чиновники «народного» и «законно избранного» правительства. Что поменялось? Что стало фундаментально лучше? Нет, малыш… революционеры не делают нашу жизнь лучше. Они несут только боль и разрушение. Не потому, что их идеи дрянь. Нет. А потому, что они прикрывают ими свои реальные желания. Они просто рвутся к власти, стремясь заплатить за свой успех любую цену, но только из чужого кармана.