Агнец - Кристофер Мур

Один из телохранителей ринулся было на выручку хозяину, но Юстус ткнул в него пальцем:

— Шаг назад — или ты хочешь, чтобы сапог Римской империи обрушился на твой затылок?

Телохранитель резво шагнул в строй.

Римлянин осклабился, точно хрумкающий яблоком мул: его совершенно не волновало, что грек ударил лицом в грязь.

— Так что, Кастор, верно ли я тебя понял? Тебе нужно больше римских рабов, чтобы закончить строительство? Или же правда то, что люди о греках болтают: бичевать мальчиков для них — развлечение, а не наказание?

Поднимаясь на ноги, грек отхаркивался пылью.

— Алфей, тех рабов, что у меня есть, тебе хватит? — Он повернулся к отцу с мольбою во взгляде.

Отец, кажется, попал между двух зол и никак не мог решить, какое из них меньше.

— Вероятно, — наконец выдавил он.

— Вот и славно, — сказал Юстус. — Я рассчитываю получить премию за те сверхурочные, что им приходится на тебя работать. Продолжайте.

Юстус прошелся по стройплощадке, не обращая ни малейшего внимания на то, что все не сводят с него глаз. Перед нами с Джошем он остановился.

— Лепрозная банка верблюжьих соплей, значит? — вполголоса переспросил он.

— Древнееврейское благословение, — отважился я.

— Вам, ребятки, самое место в горах, с другими мятежниками. — И римлянин хохотнул, взъерошил нам волосы и ушел.

В тот вечер — по пути домой в Назарет — закат снова красил холмы розовым. Помимо того, что Джоша вымотала работа, он, казалось, был раздосадован происшествием.

— А ты это знал — что нельзя ничего на песке строить?

— Конечно. Отец про это уже давно твердит. То есть строить, конечно, можно, только все развалится.

Джошуа задумчиво кивнул:

— А на почве? На простой земле? На ней можно?

— Лучше всего на камне. Но и утрамбованная грязь, наверное, сойдет.

— Надо будет запомнить.

В те дни, начав работать у отца, с Мэгги мы виделись редко. Я поймал себя на том, что с нетерпением жду Шабата, когда мы пойдем в синагогу и я смогу потусоваться снаружи, с женщинами, пока мужчины внутри будут слушать Тору или диспуты фарисеев. Только так я смогу поговорить с Мэгги без Джошуа: хоть он и презирал фарисеев уже тогда, но понимал, что у них можно чему-то научиться, а потому собирался весь Шабат просидеть в синагоге. Мне до сих пор не дает покоя мысль: не было ли то время, украдкой проведенное с Мэгги, какой-то изменой Джошу. Но позже, когда я об этом спросил, он ответил:

— Господь не прочь извинить тебе грех того, что ты — дитя человеческое, однако ты и сам должен прощать себя за то, что некогда был ребенком.

— Наверно, так и надо.

— Конечно, так и надо, я ведь сын Божий, балбес. А кроме того, Мэгги ведь все равно хотелось только обо мне говорить, правда?

— Не всегда, — соврал я.

В Шабат перед убийством я наткнулся на Мэгги у синагоги — она сидела в одиночестве под финиковой пальмой. Я подгреб к ней поболтать, но почему-то не мог оторвать взгляда от собственных ног. Я знал, что стоит мне заглянуть в ее глаза — и я забуду, что хотел сказать, поэтому смотрел на нее лишь урывками: так смотрят на солнце в жаркий день, как бы проверяя, на месте ли источник духоты.

— Где Джошуа? — Таковы, разумеется, были первые ее слова.

— С мужчинами учится.

Ответ, похоже, ее несколько разочаровал, но спустя секунду ее лицо посветлело.

— Как ваша работа?

— Трудно. Играть мне нравилось больше.

— А на что Сефорис похож? На Иерусалим?

— Нет, поменьше. Но римлян тоже много. — Римлян она уже видела. Нужно было чем-то ее поразить. — И еще там куча кумиров — статуй разных людей.

Мэгги прикрыла рот ладошкой и хихикнула.

— В самом деле, статуи? Я бы хотела посмотреть.

— Так пойдем с нами. Выходим завтра утром, очень рано, пока никто не проснулся.

— Не могу. Что я маме скажу?

— Скажи, что идешь в Сефорис с Мессией и его корешем.

Она распахнула глаза, и я быстро отвел взгляд, чтобы не поддаться чарам.

— Нельзя так говорить, Шмяк.

— Я видел ангела.

— Ты же сам говорил, что об этом нельзя рассказывать.

— Я пошутил. Скажи маме, что я нашел пчелиный рой и позвал тебя собирать мед, пока пчелы с утра на холоде еще сонные. Сегодня полнолуние, все будет хорошо видно. Может, и поверит.

— Может, только она же поймет, что я солгала, если я меду домой не принесу.

— Тогда скажешь ей, что это оказалось осиное гнездо. Она все равно считает нас с Джошем придурками, правда?

— Джоша она считает малость тронутым, а вот тебя — да, тебя она считает придурком.

— Вот видишь, мой план действует. Ибо сказано: «Если мудрец всегда кажется глупцом, его промахи никого не разочаруют, а успехи — приятный сюрприз».

Мэгги шлепнула меня по ноге:

— Нигде такое не сказано.

— Сказано-сказано. Имбецилы, глава три, стих семь.

— Нет никакой Книги Имбецилов.

— Тогда, может, Ишакий четыре-пять?

— Ты это сам придумал.

— Пошли с нами, а в Назарет вернешься еще до того, как надо будет за водой утром идти.

— Зачем так рано? Что вы там задумали?

— Будем делать обрезание Аполлону.

Она ничего на это не сказала — лишь посмотрела так, будто у меня на лбу огненными буквами отпечаталось: «Врун».

— Это не я придумал, — сказал я. — Это все Джошуа.

— Тогда пойду, — сказала она.

Аллилуйя, получилось. Я наконец заставил ангела выйти из номера. Все было так.

Разиил позвонил портье и распорядился прислать в номер Хесуса. Через несколько минут наш друг-латинос стоял навытяжку возле ангельского ложа.

— Скажи ему, что мне нужен «Дайджест мыльных опер», — велел Разиил.

Я перевел на испанский:

— Добрый день, Хесус. Как ты сегодня поживаешь?

— Я поживаю хорошо, сэр, а вы?

— Лучше некуда, особенно если учесть, что вот этот человек держит меня тут заложником.

— Вели ему поторопиться, — сказал Разиил.

— Он что — по-испански не понимает? — спросил Хесус.

— Ни бельмеса, но если ты вдруг заговоришь на иврите, мне каюк.

— Вы в самом деле заложник? А я все думаю, почему вы из номера никуда не выходите. Может, полицию вызвать?