Роман Флобера - Владимир Казаков

– Я тоже хочу на шарике покататься, – заскулила Вероника. – Это же так здорово… Можно я схожу, а?

– Ни в коем случае! – очнулся и хватанул еще водки я. – От меня ни на шаг! Кругом же американцы! Американские! Неизвестно, что выкинут в следующую минуту! И вообще, если будешь постоянно скулить, честное слово, пойду в зоомагазин, куплю удава и попрошу его, чтобы он тебя удавил!

– Да, да, – закивал Раввинкин. – За сырками плавлеными придется идти. Я же предупреждал, что водки не хватит!

Я уже перестал понимать загадочный ход мыслей Андрея, поэтому обреченно махнул рукой, допил остатки водяры и лег отдыхать. Здоровая Андрюхина спина уже маячила вдалеке. Вероника, как умная Маша, достала книжку и принялась, грызя яблоко, смотреть на страницы.

Потом я закошмарил. И увидел огромные желтые ботинки. Потом потряс головой, пытаясь вспомнить, к чему куролесятся во сне бреды про желтые ботинки. Мозг не давал ответы. Лишь проигрывал старенькую и любимую песенку Жанны Агузаровой – «Эти желтые ботинки шагают быстро па-асфальту…» Чего-то там, тыр-пыр, «а ты мимо проезжаешь в «чайке»!» На этом я очнулся и открыл глаза.

Голова моя очень комфортно лежала между двух объемистых сисек, аккуратно обрамленных коротенькой желтой маечкой. Посмотрел вниз. Ноги, по всей вероятности, принадлежащие тем же великолепным сиськам, были обуты в смешные сапожки того же радостно желтого цвета.

– Ах, как все занимательно происходит… – удовлетворенно отметил я.

Чуть скосив глаз, я утвердился в мысли, что и ноги, и пышный бюст, и даже голова принадлежат одному человеку. И этот человек – моя старинная знакомая Юлька. Единственно приличный человек на всем телевизоре. Спорт она ведет там. Раввинкина я не считаю. Только я хотел брякнуть, мол, привет, Юль, какими, мол, судьбами, как я рад, и вообще… Как вдруг понял, что, собственно, уже давно разговариваю. Причем весьма оживленно, судя по внимательному выражению лица какого-то лысоватого урода напротив. По завитушкам волос, падающих на большие и добрые уши, я сразу понял – американец!

Я прислушался к своей речи, но, кроме «ээээээээ…», «ууууууу!» «ааа-хаааа…», «Нуууу, ессееественоооо!», разобрать ничего не мог.

– А што фаш товарищ, какой язик говорить? Я русски язик хорошо понимать. Я проффесор лингвистик университет Тшикагоу. Но это, ноу, не есть руски язик!

На что умная Юлька, посветив профессионально честным телевизионным лицом, ляпнула:

– Дорогой вы наш профессурошка американский! Хреново тебя в твоих Штатах учили! Ай-ай-ай! Конечно, ежику понятно, что это не русский язык! Перед вами отдыхает на свежем воздухе Николай Меркулов! Единственный в мире человек, свободно разговаривающий на древнем, ныне исчезнувшем, арамейском языке! Специалист мирового масштаба! Национальная гордость России!

Профессора хватил кондратий до такой степени, что он схватил стакан, который Раввинкин на секундочку поставил на травку, и залпом выпил.

– Оу, год! Как я не догадаться сразу! Арамейский язик изобиловать длинные гласные! Май год! Это же язик, на котором говорит Джизус!

– Ну да. Обычное дело, – спокойно вырвал из ослабших американских ручонок свой стакан Раввинкин. – Сейчас он просто немного устал после пресс-конференции по итогам его семинаров в Израильском государственном университете.

– ИГУ, сокращенно, – добавила, не меняясь в лице, Юлька.

Профессор опять схватился за лысину и за стакан. Я готов был расцеловать Юльку: неча всяким дебилам лезть к нормально отдыхающим русским людям. Но до ее лица было ох далеко, сантиметров сорок, и я принялся радостно облизывать ее маечные груди, отчего она радостно смеялась. Профессор встал и, пошатываясь, смешался с толпой окружающих. Я уже деловито встал на карачки и принялся целовать ее ноги в сказочных желтых сапогах. Я поднимался все выше и выше. Уже вдалеке, в волшебном подъюбочном пространстве показалась мерцающая белыми кружевами волнующая линия трусов. Со стороны я напоминал шелудивого бобика, который обнюхивает нежные, молоденькие деревца, перед тем как пописать. Уже пошли восхитительные бедра, но в тот момент, когда я уже спинным мозгом почуял тревожный аромат женского тела, Раввинкин толкнул меня в плечо и перед моей рожей появилось не прелестное нечто Юльки, а пластиковый стакан. Я его схватил и судорожно выпил. И сразу резко потемнело вокруг. На холмы Грузии, блин, легла ночная мгла…

Я очнулся на диване. То ли светало, то ли вечерело. В эти летние дни не поймешь. Светло почти постоянно. С некоторым напряжением пошевелил конечностями. Шевелятся, это, конечно, плюс, но чувствуется какая-то чужеродная тяжесть. Не привычно водочная, нечто иное. Волоча конечностями, пополз в ванную. Кот, увидев меня, изогнулся, зашипел и бросился на балкон. За спиной что-то предательски ухало, волочилось и тянуло брякнуться на спину. Я взглянул в зеркало. Там отразилась жуткая зеленая морда. Причем с зелеными же ушками на макушке и с таким же отвратительным по очаровательности гребешком поперек башки.

– Все, допился, – всерьез заскулил я.

Сделав нечеловеческое усилие, обернулся на тянущую в районе копчика тяжесть. За мной метра на полтора-два волочился мерзкий, не то слово, омерзительнейший, пупырчатый хвост. Конец его даже скрывался за углом коридорчика.

Я вздрогнул от ужаса.

– И-ди-от! – отчетливо и по слогам сказал я, когда, замирая от страха, повторно взглянул в зеркало.

В ответ довольно мило смотрела мордочка динозаврика из спилберговских сказок. На мне был тот самый костюмчик из резины, вонючего пластика, с дурацким хвостищем, в котором вчера щеголяли клоуны на праздновании годовщины независимости Америки. Несколько запыленный, местами залитый не пойми чем, с порванной коленкой, лапой, блин, лапой, он зримо свидетельствовал о степени моего падения. На груди была приколота булавкой визитка. Ричард Майлз. Профессор лингвистики. Университет Чикаго. США.

– И что же я, прямо так ехал домой?! Через всю Москву?!

Матерясь и похмельно рыдая, я сдирал с себя шагреневую кожу моих лирических прогулок. Перед тем как вновь отрубиться в небытие, я все же глотнул холодильничного пива и дополз до мусоропровода. Шкура динозавра, издав на прощание аромат протухшего противогаза, с уханьем шмякнулась в помои истории.

Здание государственной, Ленинской, библиотеки, с раскоряченным Достоевским перед входом, по архитектурным соображениям мне всегда напоминало гитлеровскую Рейхсканцелярию. Ну, как она мне представляется. Натуральную, по вполне объективным причинам, увидеть мне не довелось. Свернув в открытый полудворик справа от центрального входа, я наткнулся на взъерошенную Веронику.

– Стоп. Ты что здесь? Я же сказал, будет жарко, зайди в вестибюль правого крыла. В таких старорежимных зданиях всегда прохладно. Опять же, чтоб не потеряться, там вывеска должна быть: «Выставка художницы Семицветовой»! Чего ты дергаешься?!

Голос Вероники слегка подрагивал, вид был какой-то съеженно-напуганный.