Очерки из жизни одинокого студента, или Довольно странный путеводитель по Милану и окрестностям - Филипп Кимонт

язык, владение которым мы благородно разделяли (благо разделять нам было немного).

Тогда Хироки каждый день посещал интенсивные курсы итальянского. Возвращался он с них всегда с каким-нибудь новым словом или даже оборотом. Все это, разумеется, сразу шло в ход за ужином, каждый раз вызывая смех хозяйки и жадное внимание вашего покорного слуги. Бескорыстно демонстрируя свои знания, Хироки невольно пополнял мой словарный запас. Поскольку я тогда уже «отсидел» свои начальные курсы итальянского, положенные для каждого иностранного студента, мой итальянский остановился в своем развитии, и дальше продвигаться как будто не собирался. В этом смысле Хироки стал моим личным источником новых слов и выражений, которые я сначала переводил с его японо — итальянского на свой русско — итальянский, а затем активно пускал в дело в разговорах с тем же Хироки.

Важно отметить, что Хироки (в отличие от нас, экономящих деньги своих спонсоров) первые месяцы своей итальянской dolce vita жил в Милане «на свои» и, что называется, не заглядываясь на чеки. Приведу яркий пример.

Мои условия, как и у большинства других студентов, прошедших через квартиру хозяйки, были таковы: для нас она сервировала (я бы не сказал «готовила») завтрак. Обычно он состоял из вареного яйца, нескольких ломтиков сыра, иногда йогурта и, в качестве десерта — возможности опустить ложку в банку с вареньем. Хлеб и чай стояли тут же в качестве бонуса. Завтрак чемпиона или, что называется, на убой. Несмотря на то, что эти кулинарные изыски могли бы уместиться на одном блюдце, хозяйка сервировала под них стол так, будто ждала в гости делегацию от папы Римского.

Так как посуды было заметно больше, чем самой еды, каждого из нас (студентов, снимающих комнату в квартире) посещала мысль о том, что сама еда где-то все-таки лежит, просто ее нужно доставать самостоятельно. Холодильник стоял совсем рядом со столом, поэтому к его содержимому вскоре стали наведываться сначала любопытные взгляды, а затем и дрожащие руки.

В один прекрасный день хозяйка, в свою очередь испытавшая культурный шок, провела с нами разъяснительную беседу на трех языках, в результате чего каждому едоку была выделена холодильная полка, полноправным хозяином которой он становился и заполнять которую он, в соответствии с титулом, должен был самостоятельно. Все остальные части холодильника с их содержимым попадали под запрет под страхом репатриации. Я долго не заполнял свою полку в знак немого протеста. Но поскольку это не помогало запоминать лекции в университете — я компенсировал недостающие утренние калории и глюкозу в кафе по пути в университет, а если успевал, то еще раз в самом университете. Заглатывая в ожидании автобуса cornetto con cioccolato29 и заливая его свежеприготовленным capuccio в кафе рядом с остановкой, я не раз поминал свою хозяйку добрым словом. Таким же добрым словом я поминал сам корнетто с капуччо, когда, метнув монеты cassiere30, я выбегал из кафе за уже отбывавшим от остановки автобусом.

Но мы вновь отвлеклись от Хироки. Для него, помимо вышеупомянутого завтрака, хозяйка накрывала еще и ужин. Кормила она его тем, чем Италия без зазрения совести уже больше сотни лет кормит весь мир — пиццей и пастой. Таким образом, перед нашим японцем

каждый вечер стоял мучительный выбор между двумя гастрономическими легендами.

Странно, но многие итальянцы оскорбляются до глубины души, когда ты совершенно искренне у них спрашиваешь, едят ли они что-нибудь кроме этих двух блюд. Хозяйка не страдала подобной чувствительностью и методично потчевала ими Хироки изо дня в день. Добавим, что в качестве мощного дополнения к этим двум вариациям теста шли сыр и томаты — другие символы итальянской кухни. Прибавка к месячной стоимости квартиры, которую Хироки ответственно доплачивал за эти кулинарные шедевры была далеко не символической.

Помню, как я скромно поджаривал себе сочную cotoletta alla milanese31 и заправлял свой caprese32 душистым оливковым маслом, пока Хироки уплетал один за другим куски пиццы с плавленым сыром и помидорами, по-нашему «Маргариты». Происходило это под одобрительные взгляды хозяйки, которая почему-то считала своим долгом присутствовать на ужинах своего золотоносного жильца.

Нужно понимать, что она, наша хозяйка, работала в одном из крупнейших модных домов Милана, имя которого мы опустим из соображений приличия. В ее обязанности входило вежливо разговаривать с разношерстными дельцами, стекающимися за шмотками старого модельера со всего мира, и обсуждать с ними, что они могут взять, а чего не могут и, конечно, в каком количестве. Одевая и обувая, пусть и совершенно искренне, весь оставшийся мир — вряд ли она могла всерьез задумываться о том впечатлении, которая она производит своими ужинами на Хироки.

Однако, как я уже упомянул, вскоре Хироки отказался от ужина, пополнив наши ряды штатных проживальцев, довольствующихся только обильными завтраками в исполнении радушной держательницы квартиры. Но отказался он не потому, что я дал ему однажды попробовать свою котлету, открыв для него новые грани итальянской dolce vita, а потому что его сбережения начали подходить к концу.

Сколько он копил их в Японии — я не знаю. Но большую их часть он передал нашей хозяйке за несколько месяцев. Спасая друга от голодной смерти на дне пропасти отчаяния, в тот же вечер я повел его на миланский «happy hour» — своеобразный шведский стол или кормушка для голодных студентов. Суть счастья состоит в том, что ты платишь только за напиток, а ешь столько, на сколько хватит твоего желудка и совести.

Хироки был сражен наповал: такого количества пасты он еще не видел никогда. Проведя несложный подсчет той суммы, которую Хироки мог бы здесь сэкономить, если бы его сбережения закончились раньше, мы помянули нашу хозяйку в своих тостах и пошли за четвертой порцией еды. Это было первым финансовым откровением для Хироки. И все же ежедневный праздник живота, пусть и самый дешевый, вреден для души. Поэтому мой друг начал, как и я, проводить свои длинные зимние вечера за плитой.

Хозяйка, как ни странно, за державу не обиделась (точнее за ее символы) и ее еще долго приводили в умиление новые итальянские слова от Хироки.

Но однажды случилось страшное. Хироки уронил ключи от хозяйкиной квартиры в шахту лифта. Автор этих строк тогда где-то прохлаждался, поэтому свидетелем разыгравшейся по этому случаю сцены не стал, но судя по рассказам Хироки, реакция хозяйки была примерно такой же, когда автор, то есть я, на целую ночь и полдня оставил свой комплект ключей в замочной скважине