Невротические стили - Дэвид Шапиро

Мне хотелось бы упомянуть еще об одной характеристике подозрительного познания — характеристике, которая придает общей картине ригидности и интенсивности особый вид. Подозрительные люди явно сверхчувствительны и всегда настороже. Эти люди крайне нервозно чувствительны ко всему необычному или неожиданному; любое событие, каким бы тривиальным оно ни казалось с обычной точки зрения, включает их внимание на полную мощность. Подозрительные люди не просто легко пугаются, услышав, например, шум за дверью. Источник шума немедленно становится объектом подозрительного исследования или хотя бы быстрого, но внимательного поиска. Другими словами, постоянная настороженность — это не просто испуг или нервная реакция; это нечто больше. Такие люди хотят держать все в поле зрения, и каждый новый элемент должен быть изучен в соответствии с их подозрительными заботами и интересами.

Фактически все неожиданное, удивительное, необычное не может сблизиться с ригидной, подозрительной и даже догматической личностью. Ригидной личности все необычное или неожиданное угрожает просто потому, что оно необычное или неожиданное, безотносительно к тому, что оно из себя представляет. Такая личность не может позволить себе неуверенности, не говоря уже об открытости или восприимчивости, которая в определенном смысле требует и принимает необычное и неожиданное. Ригидная или догматически-компульсивная личность все необычное просто игнорирует; она следует своему мышлению и пропускает все, что находится от него в стороне. Параноидная личность этого сделать не может (позже мы рассмотрим, почему именно). Чтобы избежать неожиданности, параноидный человек просто ее ждет. Из этого и состоит параноидная «сверхнастороженность», и именно здесь существует отличие сверхнастороженности от обычной реакции испуга. Подозрительный человек всегда готов к какой-то неожиданности и немедленно узнает о ней. И при этом он не просто узнает о неожиданности, а переключает на нее все свое внимание. Он должен осмотреть ее, исследовать и, если возможно, себе подчинить. Иначе говоря, он должен ввести ее в свою схему и сделать так, чтобы она, по меньшей мере, перестала быть неожиданной.

Важно заметить, это не означает, что подозрительный человек хочет убедиться в безобидности шума за дверью, отмененной встречи или письма, которое пришло либо слишком рано, либо слишком поздно. Наоборот, он может решить, что все это вовсе не безобидно, и чувствовать себя вполне удовлетворенным. Но он не может перенести существования неизученного объекта, наличия объекта, который его не перестает удивлять. Таким образом, из природы сверхнастороженности можно сделать очень интересный вывод: подозрительный человек больше всего боится не конкретной опасности, а неожиданности.

Как это влияет на общую картину подозрительного познания? Я считаю, что это познание характеризуется не только ригидной направленностью внимания, но и направленностью, которая поддерживается состоянием крайнего напряжения, напоминающего напряженный, вздрагивающий при каждом прикосновении мускул. Это не просто усиление обычной настороженности; это и не настороженность тренированного солдата или опытного охотника. Это ближе к настороженности солдата или охотника, начавшего уставать: у него усиливается субъективное напряжение, но, не понимая этого, он еще больше напрягается. Такой солдат может открыть стрельбу по теням. Таким образом, параноидная сверхнастороженность отражает ригидное внимание, содержащее скрытую слабость и нестабильность, и возникающее отсюда легко возбуждающееся крайнее напряжение.

В общих чертах нетрудно себе представить развитие такой когнитивной модели, даже не имея представления обо всех ее истоках. Я предположил, что интеллектуальную ригидность обсессивно-компульсивного человека можно считать следствием гипертрофии нормального когнитивного развития способности управления вниманием — способности направлять, фокусировать и поддерживать внимание усилием воли, целенаправленно или намеренно. Обычно во взрослом возрасте — это способность к концентрации, к сохранению и развитию определенной мысли, к откладыванию сиюминутных дел и фокусировке на том, что требуется для дела и т. д. С этой точки зрения, параноидное подозрительное познание еще больше искажает обычное когнитивное развитие, включая в себя еще более ригидную, крайне напряженную и не вполне стабильную гипертрофию.

Никто не станет отрицать, что параноидный человек искажает реальность или страдает серьезным искажением ее восприятия, но природу этого искажения нельзя назвать столь очевидной. Этих людей характеризует не полное искажение, а искажение определенных видов восприятия реальности. И, говоря о серьезном искажении реальности, мы знаем, что оно весьма специфично, поскольку, даже в самой тяжелой форме, периодически позволяет человеку нормально воспринимать реальность. Я хотел бы прояснить природу этого искажения и показать, что оно отвечает за определенные черты субъективного мира параноидного человека.

Рассмотрим такой вопрос: какие аспекты жизни скорее всего пропустит подозрительный человек, не способный ослабить свое внимание и просто оглядеться? Я могу предложить пробный, частичный ответ. Он пропустит то, что для обычного человека будет ясной и несомненной ценностью. Подозрительные люди отбрасывают очевидное; в сущности, они считают все внешнее сбивающим со следа и ищут под ним что-то скрытое.

Так, в процессе психотерапии подозрительный пациент признал (возможно, преувеличивая), что на самом деле он никогда не слушал, что говорит терапевт; вместо этого он пытался понять из слов терапевта, что же тот «думал на самом деле».

Пациент слушал то же самое, что услышал бы любой другой; возможно, он пропустил значительно меньше сказанных в его присутствии слов, чем обычный человек. Но вопрос не в том, что он слышал, а в том, что он слушал. Вопрос в том, куда были направлены его внимание и интерес. Звукооператор очень внимательно вслушивается в музыку и слышит куда больше, чем средний человек, но в то же время музыки он не слышит. Как и большинство подозрительных людей, пациент из приведенного выше примера очень внимательно смотрел и слушал, но слушал нечто весьма далекое от объекта, характерного для нормального интереса. Он слушал, чтобы найти подтверждение тому, что, по его мнению, собирался сделать терапевт. Возможно, он заметил необычную фразу или намек на сомнение. Но в то же время сам смысл общения, его явная направленность и очевидная ценность от него полностью ускользали. Другими словами, подозрительный человек общается не для того, чтобы понять, что происходит, а чтобы понять, что подразумевается. Как и обсессивно-компульсивный человек, параноик высматривает индикаторы и конструирует из них субъективный мир. Но интерес параноика более узок, и индикаторы привязаны к предубеждениям и подозрениям. Его потеря реальности значительно глубже, чем потеря реальности у обсессивно-компульсивного человека, занятого техническими деталями.

Когда человек теряет интерес ко всему простому и ясному и смотрит лишь на определенные индикаторы и ключи, он теряет не только то, что придает миру его цвет и аромат, но и то, что обычно модифицирует и квалифицирует значение самих индикаторов; он теряет чувство пропорции. Так, фанатичные люди (среди которых широко представлен параноидный стиль), например фанатичные антививисекторы, видят человеческую жестокость не только в избиении лошади, но и в научных экспериментах. Возможно, они правы. Возможно, это действительно признак жестокости. Но эксперимент состоит не только из жестокости. У подозрительных людей такая потеря пропорций принимает крайние формы.