Половинный код. Тот, кто убьет - Салли Грин

— А что это была за семья? — спрашивает бабушка.

— Ниалл сказал, что их фамилия Грей. Она была Охотницей, а он выполнял какую-то работу для Совета. Ты их знаешь?

Бабушка отвечает:

— Фамилию слышала.

— Ниалл сказал, что Греи были назначены хранителями чего-то под названием Фэйрборн, а за этим охотился Маркус. Что такое Фэйрборн, я не знаю; сомневаюсь, что Ниалл сам это знает. Когда я спросила его об этом, он, наверное, сообразил, что наболтал лишнего, и прикусил язык. С тех пор он со мной почти не разговаривает.

Я ничего не говорю. По какой-то причине мой отец только что убил троих людей, в том числе мальчика всего на пару лет старше меня. Что это было, ошибка? Он пытался объяснить им, что он на самом деле не злой, что он не хочет причинять им боль… Что ему просто нужен Фэйрборн. Наверное, он хотел забрать этот Фэйрборн у них, но они не отдавали, не слушали его… Они набросились на него, он стал защищаться, и вот…

Бабушка говорит:

— Я напишу в Совет и попрошу, чтобы они дали тебе разрешение ездить в Уэльс.

— Что? — Я прослушал.

— В Уведомлении сказано, что тебе нельзя путешествовать без разрешения. Я напишу в Совет, пусть выдадут разрешение.

— Нет. Я не хочу, чтобы они знали, где я бываю. Никакого разрешения мне не нужно.

— Ты собираешься продолжать ездить туда без спросу?

— Бабуля, пожалуйста. Попроси, пусть дадут мне разрешение ходить в соседний лес, в магазины и в другие места, до которых мне дела нет. Куда я вообще не хожу.

— Но, Натан, здесь же сказано… — Бабушка заглядывает в пергамент. — «Половинный код, обнаруженный за пределами территории проживания без письменного разрешения, подвергнется ограничению свободы передвижений».

— Я знаю, что там сказано. И знаю, что мне делать.

— Тебе всего двенадцать, Натан. Ты не понимаешь, на что они…

— Бабушка, я понимаю. Я все понимаю.

Вечером того же дня, когда я уже раздеваюсь перед сном, приходит Арран и пытается вызвать меня на разговор. Надо полагать, бабушка его попросила. Он говорит, что мне следует «подумать еще раз», «и, может быть, попросить разрешения посещать одно какое-то место в Уэльсе» и прочую муру в том же духе. Слова взрослых. Бабушкины слова.

Я отвечаю:

— Можно мне получить разрешение пройти в ванную, пожалуйста?

Он молчит, тогда я бросаю джинсы на пол, встаю перед ним на колени и спрашиваю еще раз:

— Можно мне пойти в ванную, пожалуйста?

Он молча бросается на колени рядом со мной и обхватывает меня руками. Так мы и стоим. Он обнимает меня, а я весь закостенел от обиды, злости и желания сделать больно ему.

Проходит время, и я тоже обнимаю его, слегка.

Совет дает мне разрешение посещать места в пределах нескольких миль от дома, то есть местные магазины и наш лес. Проходит год, за ним другой. Мое существование омрачают только мои дни рождения, тринадцатый и четырнадцатый, но я кое-как пробираюсь через Освидетельствования, и мой код по-прежнему остается неопределенным. Бабушка продолжает учить меня всему о зельях и растениях. А я продолжаю один ездить в Уэльс. Я учусь выживать в лесу зимой, читать знаки погоды и укрываться от дождя. Я никогда не отлучаюсь из дома дольше, чем на три дня, и всегда стараюсь передвигаться незаметно. Я уезжаю и возвращаюсь разными маршрутами и всегда осматриваюсь, не шпионят ли за мной.

Я часто думаю об отце, но мои планы сбежать когда-нибудь к нему остаются неопределенными. Куда чаще я думаю об Анне-Лизе. Я всегда помню и ее саму, и ее волосы, и кожу, и улыбку, но после четырнадцатого дня рождения мысли о ней становятся просто неотвязными. Мне надо увидеть ее — живьем, и эти планы скоро обретают определенность.

Я не так глуп, чтобы искать ее в школе или возле ее дома, но между ними есть Эдж-Хилл — место, где мы однажды договаривались встретиться.

Вот я и иду туда.

Холм похож на перевернутую миску, вершина у него плоская, а склоны крутые, и вокруг них протоптана тропа. С южной стороны из холма выступает скала из песчаника, с вершины которой открывается вид на окружающую долину: сплошной зеленый ковер засеянных полей, разделенных дорогами на квадраты, обрамленные живыми изгородями, с редким вкраплением домов. Скала голая, она изборождена глубокими горизонтальными и вертикальными складками. У ее подножия клочок утоптанной, голой земли. Она красно-коричневая и очень сухая, так что я отчаянно пылю ботинками, когда прохожу по ней.

Вскарабкаться на скалу совсем не сложно, трещины достаточно широкие, чтобы в них можно было просунуть руки и ноги. Сидя на вершине песчаной скалы, если ее можно так назвать, я не вижу тропинку у основания холма — ее загораживают склоны, зато я прекрасно слышу голоса редких собачников, которые приходят туда со своими питомцами, и перекличку детей, медленно бредущих домой из школы. Если кто-нибудь другой, не Анна-Лиза, приблизится к моему убежищу, у меня будет время скрыться.

Каждый школьный день я поджидаю ее на вершине. Один раз мне кажется, будто я слышу ее голос, она говорит с кем-то из братьев, и я отправляюсь домой.

Приближается зима, когда на повороте как-то вспыхивает сияющая светлая грива волос Анны-Лизы.

Я сажусь на краю каменного выступа, свешиваю ноги и старательно болтаю ими.

Анна-Лиза идет по холму вверх и не замечает меня, пока не переходит через самую крутую часть подъема. Тогда, подняв голову, она видит меня, оглядывается и, не замедляя шага, продолжает идти, пока не оказывается прямо подо мной. Она смотрит на меня, улыбается, краснеет.

Я так долго ждал встречи с ней, и я знаю, что хочу ей сказать, но сейчас любое первое слово в разговоре кажется мне глупым. Я обратил внимание, что перестал болтать ногами, да и дышу я тоже как-то странно.

Анна-Лиза карабкается вверх по утесу. Она ухитряется делать это элегантно, а через несколько секунд уже садится рядом со мной и тоже начинает болтать ногами.

Через минуту мне удается начать разговор.

— Тебе придется поставить Совет в известность, что у тебя был контакт со мной.

Ее ноги останавливаются.

Я напоминаю:

— Совет Белых Ведьм постановил: «О любом контакте между несовершеннолетними Белыми и носителями половинного кода обе заинтересованные стороны обязаны сообщать Совету».

Анна-Лиза снова начинает болтать ногами.

— Никакого контакта у меня не было.

Я вдруг начинаю ощущать каждый удар своего сердца: еще чуть-чуть — и оно выпрыгнет, разорвав грудную клетку.

— А еще у меня ужасно плохая память. Мама только и делает, что ворчит на меня из-за того, что я вечно все забываю. Я, конечно, постараюсь не забыть сказать ей о нашей встрече, но почему-то мне кажется, что и это вылетит у меня из головы.