Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая - Нелли Шульман

– С нацистами, – спокойно сказал Генрих:

– Вы говорили, что Мишель пропал без вести. Я выясню, что случилось. Если он в Германии, я помогу ему бежать… – Генрих подумал, что Макс, наверняка, знает, где Мишель де Лу. Брат умел держать язык за зубами, и дома о подробностях работы не распространялся. Генрих решил:

– Такое я у него выведать смогу. В конце концов, просмотрю списки военнопленных. У меня есть и примерная дата, и место, где его в плен взяли… – документы в рейхе держались в строгом порядке. Никого не расстреливали, не вешали, и не гильотинировали, без соответствующего приказа, и выставления счета семье, если она проживала в Германии, и сама не находилась в концентрационном лагере. Родственники казненного оплачивали услуги государственного защитника. Сохранялась видимость того, что правосудие, в рейхе, действительно существует.

Адвокаты, выступая на таких фарсах, говорили, что обвиняемый полностью признает вину и отказывается от защиты. Счета выписывали за содержание в тюремной камере, за услуги по приведению приговора в силу, и за почтовую пересылку документов. Даже казни военнопленных, согласно Женевской конвенции, проходили после видимости трибунала.

– Если его расстреляли, я об этом узнаю, – понял Генрих, – а если нет, то я найду его в лагере… – он занес в блокнот, шифром, имя месье Теодора Корнеля. Генрих отозвался:

– Питер рассказывал о вашей семье. С Мишелем я в Праге встречался. Он очень хороший человек. Они с моим старшим братом еще в Испании… -Генрих поискал слово, – виделись, в первый раз. Если я доберусь до Парижа, я постараюсь обезопасить деятельность Теодора и его группы… – Эстер помолчала:

– Он соберет людей. Теодор не такой человек, чтобы в стороне оставаться. Он пошел на войну, хотя у него, как и у меня, американский паспорт… – кузен хотел отправить мать и Аннет на запад, в Бретань.

Теодор мало об этом говорил:

– Мама в инвалидном кресле, плохо себя чувствует… – Эстер не спрашивала, чем болеет мадам Жанна. Семья привыкла думать, что она живет в деревне:

– Я тоже дурак, – сварливо сказал Теодор, расхаживая по комнате, с костылем, – надо было прошлой весной пойти с Аннет в мэрию. Зарегистрировать брак, оформить ей американский паспорт. У мамы он есть… – взглянув на лицо Эстер, он спохватился:

– Прости. Мерзавец твой бывший муж, извини за прямоту. Отказать детям в документах… – Эстер, устало, покачала головой:

– Давид хочет мне отомстить, только зачем он мальчиков использует? Хотя подобное больнее… – кузен затянулся крепкой самокруткой. У семьи де Йонгов, в огороде, с прошлого века, осталась делянка табака. Рыбаки предпочитали его покупным папиросам:

– Я, вместо этого, – желчно продолжил Теодор, – устраивал выставку, посещал с Аннет светские свадьбы и обеды… – он повел рукой: «Исправлю свои ошибки».

Кузен надеялся, что немцы не доберутся до бретонской глуши.

Генрих признался Эстер, что навещал Мон-Сен-Мартен, с братом, приехав туда после смерти барона и баронессы:

– О враче, Гольдберге, которого они спасали, – фон Рабе потушил сигарету в медной пепельнице, – ничего не известно. Я за него молился… – он искоса посмотрел на доктора Горовиц: «Простите».

– Евреи тоже молятся, – в ее изящных пальцах дымился окурок:

– Однако, сейчас надо не только молиться, но и действовать… – она вздернула подбородок, – с концлагерем, вы хорошо придумали. В Мон-Сен-Мартене достойные люди. Они помогут евреям бежать… – Генрих вспомнил рассказы немецкого коменданта:

– Брат второй… – он почувствовал неловкость, – жены вашего первого… – Эстер закатила глаза:

– Брат Элизы. Я знаю, что он готовится священником стать. Церковь тоже вмешается, я уверена… – у нее был, на редкость, хороший немецкий язык. Женщина пожала плечами:

– Идиш я с младенчества знаю. Мама меня и Аарона водила в детскую группу, социалистическую… – Эстер хихикнула:

– От партии Бунд. Мама была профсоюзной активисткой, боролась за права женщин, работниц на фабриках. Я в красных пеленках выросла, как у нас говорят. Немецкий я в школе начала учить, и быстро подхватила. Здесь много евреев, беженцев из Германии. Я их в госпитале принимала… – Эстер, на мгновение, коснулась руки Генриха:

– Спасибо, что вы в Праге… Мальчик, которого вы спасли, Пауль, он в Лондоне, в семье, и остальные дети тоже…

– Просто мой долг, – ответил Генрих, – и я в Праге не один этим занимался. Но Аарон… – он замялся, – Советский Союз присоединил Прибалтику, а вы говорите, что он в Каунасе обосновался… – Эстер вздохнула:

– На Песах… Пасху, с ним все в порядке было. Доктор Судаков туда собирался. Вы его тоже знаете. Он мог уговорить Аарона в Палестину поехать, с другими евреями… – длинные пальцы стряхнули пепел. По каналу тарахтел катер, перекликались курицы. В соседней квартире, радио играло музыку.

– Генрих, – ее глаза стали большими, расширенными, – слухи о лагерях, возводящихся в Польше. Для кого эти лагеря, что вы… – она смутилась, – они, собираются делать, с евреями?

– Окончательное решение, – услышал Генрих ленивый голос брата. Он вспомнил распоряжение Гейдриха. Евреев Польши, из провинциальных городов, перевозили в крупные населенные пункты, с железнодорожными путями:

– Но в остальном, – подумал Генрих, – в Аушвице нет ничего подозрительного. Просто большой лагерь, больше Дахау… – он сказал доктору Горовиц, что евреев, скорее всего, будут содержать либо в гетто, либо в подобных, массовых лагерях. Генрих замялся:

– Они, доктор Горовиц, говорят, что хотят покончить с еврейством. Имеется в виду, что евреев Европы депортируют в лагеря. Я так думаю, – прибавил Генрих:

– Пока бояться нечего. Я уверен, что Авраам, и его, – он усмехнулся, – соратники, вернутся в Европу. И вы в Польшу едете… – просмотрев документы пани Качиньской, он остался доволен. Бумаги были сделаны отменно. Генрих снабдил доктора Горовиц именем члена группы, работавшего в администрации рейхсгау Ватерланд, бывшего Позен:

– Гюнтер отвечает за переселение… – Генрих помолчал, – немцев, на новые земли. Высылают поляков, на восток, устраивают немецкие деревни. Он тоже экономист, как и я. Он вам поможет. Тем более, по бумагам ваша мать немка…

Доктор Горовиц обещала написать из Роттердама и сообщить номер нового, почтового ящика:

– Я выйду в эфир, когда сниму квартиру, – сказала она, – свяжусь с Блетчли-парком. Работу мы продолжим. Уеду в Польшу, когда мне пришлют замену, когда я буду уверена, что с мальчиками все в порядке. Впрочем, – кисло добавила Эстер, – моих детей охраняет гестапо. Я его дверь не трогала, если что, – она взглянула на Генриха, фон Рабе широко улыбался, – правда, три года назад я его белье в канал бросала… – Эстер, не выдержав, рассмеялась.

Генрих посоветовал ей прийти с документами пани Качиньской не в амстердамское гестапо, а в брюссельское:

– Меньше шансов, что вас кто-то узнает, – объяснил фон Рабе, – даже спустя год, или, когда вам замену пришлют… – Эстер задумалась: