Из Африки - Карен Бликсен

В тот момент, когда я уже погружалась в сон, мои глаза в ужасе распахнулись. Мальчишки и их добыча предстали передо мной, как живые, вернее, как персонажи с реалистичного живописного полотна. Я в панике села в кровати, словно кто-то пытался меня придушить. Что станет с несчастным детенышем теперь, когда ребята простояли с ним на жаре целый день, держа его за связанные ноги? Он еще слишком мал, чтобы самостоятельно прокормиться. Я дважды на дню промчалась мимо него, как жрец и левит в одном лице, и не удосужилась ему посочувствовать. Где он теперь?

Я вскочила, не помня себя от тревоги, и подняла всех боев, которым было велено во что бы то ни стало разыскать злосчастного детеныша антилопы и утром принести его мне, иначе все они будут уволены со службы. Они сразу смекнули, что к чему. Двое были со мной в машине и не проявили тогда ни малейшего интереса ни к детям, ни к их товару; теперь же они поспешно и с массой подробностей посвятили всех остальных в то, где и когда все происходило и кто родители мальчишек. Ночь выдалась лунная, поэтому слуги рассыпались по местности, оживленно перекликаясь; более всего, судя по разговорам, их занимала мысль, что с ними будет, если животное не найдется и их рассчитают.

Рано утром, когда Фарах принес мне чай, в спальню явился Джума с маленькой антилопой на руках. Это оказалась самочка, и мы назвали ее Лулу, что означает на суахили «жемчужина».

Лулу была тогда не больше кошки и обладала огромными глазами, спокойными и очень темными. Ножки у нее были настолько тоненькие, что всякий раз, когда она ложилась, я боялась, что они подогнутся и больше никогда не разогнутся. Уши у нее были мягкие, как шелк, и очень выразительные, а нос черный, как трюфель. Крохотные копытца делали ее похожей на китаянку из старых времен с зашнурованными ножками. Держать столь бесподобно трогательное создание на руках было редчайшим наслаждением.

Вскоре Лулу освоилась с домом и его жителями и стала вести себя вполне непосредственно. В первые недели главной проблемой в ее жизни были полированные полы: стоило ей сойти с ковра, как у нее разъезжались ножки; со стороны это выглядело полной катастрофой, но она не унывала и в конце концов научилась шествовать по голому паркету, издавая негромкий цокот, словно кто-то нервно постукивает по столу пальцами. Все ее привычки были отмечены необыкновенной аккуратностью. При всем присущем ей с младых копыт упрямстве она умела внимать моим попыткам научить ее манерам, полагая, видимо, что скандал — самое распоследнее дело на свете.

Каманте поил ее из бутылочки и запирал на ночь из опасения, что на нее польстятся леопарды, бродившие в темноте вокруг дома. Животное привязалось к нему и следовало за ним по пятам. Иногда, когда он поступал вопреки ее желаниям, она бодала его годовой в тощие ноги. Она была до того очаровательной, что, глядя на эту пару, нельзя было не вспомнить сказку о Красавице и Чудовище и не увидеть в них парадоксальное преломление классического сюжета. Благодаря своей красоте и грациозности, Лулу получила в доме экстраординарные права и завоевала всеобщее уважение.

В Африке я держала собак исключительно породы шотландская борзая. Это самые благородные и грациозные собаки на свете. Видимо, они прожили бок о бок с человеком не один век, раз так хорошо понимают нашу жизнь и все ее условности. Они фигурируют на старых картинах и коврах, более того, своим обликом и поведением превращают всю жизнь хозяев в подобие ковра, сообщая ей некую феодальную атмосферу.

Первая моя шотландская борзая, кобель по кличке Даск, был преподнесен мне в качестве свадебного подарка и делал вместе со мной первые шаги по Африке, чувствуя себя, как и я, первооткрывателем. У него была достойная и щедрая натура. Он сопровождал меня в первые месяцы войны, когда я вела караван из фургонов, запряженных волами, в резервацию маасаи. По прошествии двух лет он погиб под копытами зебр. Когда в моем доме поселилась Лулу, я воспитывала двоих его сыновей.

Шотландская борзая отлично гармонирует с африканским пейзажем и дружелюбна к местному населению. Видимо, это лучше всего проявляется на возвышенности — недаром это собака горцев; на уровне моря, в Момбасе, она смотрится не так интересно. Создавалось впечатление, что грандиозным просторам со всеми долинами, высотами и речными руслами не достает именно этого завершающего штриха — шотландской борзой.

Все борзые — великолепные охотницы и нюхом превосходят гончих, однако преследуют только дичь, находящуюся в поле их зрения. Наблюдать за парой этих собак, охотящихся совместно, — изысканнейшее удовольствие. Я брала их с собой, когда отправлялась верхом в заповедник, хотя не имела права так поступать, и они разгоняли по всей долине стада зебр и гну, превращая этих копытных в подобия звезд, рассыпавшихся по неохватному небосклону. Когда я охотилась в резервации маасаи, то благодаря своим борзым никогда не теряла подранков.

Не хуже смотрелись они и в африканских джунглях — темно-серые молнии на фоне темной зелени. Одна из этих собак победила в схватке старого самца-бабуина, хотя это стоило ей откушенного носа. Профиль собаки был испорчен, но все на ферме расценивали это как почетный шрам, ибо бабуины — гроза посевов, и африканцы люто их ненавидят.

Борзые были настолько умны, что отличали среди моих слуг магометан, которым возбраняется прикасаться к собакам. В первые годы моей жизни в Африке мне прислуживал в роли оруженосца сомалиец Исмаил, который умер еще до того, как я возвратилась в Европу. Он принадлежал к носильщикам старой школы, какие уже исчезли с лица земли. Его воспитали в начале века великие охотники на крупную дичь, когда Африка еще была громадным вольером со зверьем. Его знакомство с цивилизацией ограничивалось только охотничьей сферой, даже его английский язык имел охотничий уклон: одно мое ружье именовалось у него взрослым, другое — молодым. Потом он вернулся к себе в Сомали, и я получила от него письмо, адресованное «Львице Бликсен» и начинавшееся словами: «Досточтимая Львица…». Будучи истовым магометанином, Исмаил даже под угрозой смерти не прикоснулся бы к собаке, что приводило в его профессиональной деятельности к большим сложностям.

Единственное исключение составлял Даск: против его близости Исмаил не возражал, даже соглашался спать с ним в одной палатке. По его словам, Даск умел отличать магометан и всегда соблюдал с ними дистанцию. Более того, Исмаил утверждал, что Даск умеет отличать настоящего, искреннего мусульманина от притворного. Однажды он заявил мне:

— Теперь я знаю, что Даск принадлежит к одному с тобой племени: он тоже смеется над людьми.

Власть Лулу и ее привилегированное положение в доме было признано и моими собаками. При ней с этих неподражаемых охотниц спесь снимало, как рукой. Она оттесняла их от миски с молоком и сгоняла с излюбленных мест перед камином. Я привязала на шею Лулу колокольчик, и с тех пор собаки, заслышав его приближающийся звон, заранее вставали с теплых местечек у камина и ретировались.

При этом никто не мог превзойти Лулу в необременительности для окружающих: укладываясь, она напоминала прирожденную леди, которая предусмотрительно подбирает юбки, чтобы они не мешались у людей под ногами. Молоко она пила с вежливой и щепетильной миной, словно уступая нажиму надоедливой хозяйки. Она заставляла людей чесать ее за ушком, но делала это умело, как молодая жена, делающая вид, словно, принимая от мужа ласки, просто идет навстречу его прихоти.