Красный газ - Эдуард Тополь

– Ну? Докладывай.

Я бы, конечно, тоже выпила, но он не додумался предложить, хотя я не меньше Шатунова проторчала на уличном морозе. Я сказала:

– Розанов попал в эту историю, как говорится, с корабля на бал. Он только сегодня приехал из отпуска, из правительственного санатория на Черном море. Жена и дочь остались в Москве, чтобы встретить Новый год в столице. А он спешил сюда на открытие газопровода и даже привез с собой целый чемодан коньяка и виски. Судя по штампам на этикетках – из спецбуфета Министерства газовой промышленности…

Но Шатунову не понравился мой «вольный тон», он перебил:

– Короче! Что по существу?

Я достала из папки протокол допроса розановского шофера, стала читать:

– Шофер Розанова показал:

«В два часа я встретил товарища Розанова на железнодорожном вокзале в Лабытнангах. Пока мы ехали через замерзшую Обь с левого берега на правый, я рассказал товарищу Розанову о побеге зеков и двух убийствах. Товарищ Розанов хорошо знал Воропаева и Хотько и очень расстроился. Но по поводу „духов тундры“ только рассмеялся и махнул рукой. „Эдак тут духов не хватит нам яйца за б…во отрезать! – сказал мне товарищ Розанов. – И вообще, эти ненцы нам за так называемое б…во еще должны спасибо сказать: без русской спермы они бы вообще вымерли еще двести лет назад!..“»

– Тоже верно… – усмехнулся Шатунов. – Ты видела, какие сейчас дети у ненецких баб? Выше меня ростом почти. И русые – прямо русаки! – Тут он спохватился, что стоящий рядом Худя Вэнокан – ненец, и сказал мне: – Кхм!.. Ты это, ты эти слова насчет б…ва убери из протокола.

Я кивнула и продолжила чтение протокола:

«Приблизительно в 3 часа 15 минут мы с товарищем Розановым подъехали к его дому. Я выгрузил из багажника „Волги“ два его чемодана и понес их вслед за товарищем Розановым в коттедж. Дорожка от калитки до крыльца коттеджа была почищена, двор тоже…»

– Кто чистил двор и дорожку? – резко спросил Шатунов.

– Я проверила. Дорожку и двор в 11 утра почистил дворник. Он делает это каждое утро во всех коттеджах. Читать дальше?

– Читай.

«Товарищ Розанов своим ключом открыл дверь коттеджа и вошел в него, а я внес за ним два чемодана. Товарищ Розанов разделся и повесил свою новую дубленку в прихожей на вешалку из оленьих рогов. В коттедже было холодно, нетоплено, поэтому товарищ Розанов надел свой старый овчинный тулуп и включил краны парового отопления. Я спросил у него, не нужно ли чего от меня и не нужна ли ему сегодня машина. Товарищ Розанов сказал, что устал с дороги, что сейчас пойдет, затопит финскую баньку, попарится и ляжет спать. „Утром приезжай за мной в семь, как всегда“, – сказал мне товарищ Розанов, и я ушел. Ничего подозрительного в доме я не заметил. Когда я вышел к машине, улица была пуста. Свет в соседних коттеджах я видел, но вокруг было тихо».

– Подпись, дата, – сказала я и положила протокол в папку. – Теперь дальше, товарищ майор. Овчинный тулуп, о котором сказал шофер, исчез вместе с другой одеждой, которая была на Розанове, когда его убили. Вырисовывается следующая картина: отпустив шофера, Розанов откупорил вот эту бутылку с коньяком, выпил прямо из горлышка граммов 50–80 и пошел во двор затопить финскую баню. Баню затопил – она до сих пор не остыла – и снова вышел во двор, где его и встретил убийца – в семи метрах от бани. Это между 3.30 и 4 часами дня, то есть в полной темноте. Я обошла соседние коттеджи, в которых, по словам шофера Розанова, горел в это время свет. Оба коттеджа соседей – и слева и справа – находятся от коттеджа Розанова в ста семидесяти метрах. Если бы Розанов громко кричал или звал на помощь, там бы услышали. Но в обоих домах мужчины были на работе, а женщины говорят, что не слышали. Теперь у меня вопрос: кричит ли мужчина, когда ему отрезают, извините, половой орган, или у него от боли и страха так пережимает голосовые связки, что он и звука выдохнуть не может?

– Не знаю, – хмуро сказал Шатунов. – Мне еще никто ничего не отрезал. Но если мы не найдем к утру этого татарина, я тебе завтра отвечу на твой вопрос. Между прочим, позвони в больницу этим экспертам. Они самое главное не сказали: что сначала – удар ножом в сердце, а потом отрезание ушей и члена или наоборот? – Он встал, выглянул в окно, крикнул Оруджеву и сержанту Теличкину: – Ну? Долго вы будете телиться со своими собаками?

Ни Оруджев, ни сержант Теличкин не ответили: оба пристально следили за движением последней собаки – кобеля по кличке Картер. Почему-то во всех отделениях милиции обязательно есть собаки, которые носят имена американских президентов или английских премьеров. Похоже, солдатам доставляет удовольствие повелевать американскими президентами или английскими лордами, командуя «Картер, искать!» или «Тэтчер, фас!», но на сей раз Картер выкинул с Оруджевым воистину антисоветскую, империалистическую шутку: мало того, что он, как и все другие собаки, ничего не нашел, он еще, подойдя к месту, где были обнаружены труп Розанова и рукавица Залоева, поднял вдруг заднюю лапу и демонстративно написал на место преступления.

В другое время мы бы, наверно, расхохотались этой собачьей выходке, но сейчас все промолчали, кроме, конечно, Шатунова.

– Твоя собака? – спросил он через окно Оруджева.

– Моя, – убитым голосом негромко выговорил Оруджев.

– На живодерню, на мыло! И тебя вместе с ней… Ладно, уберите собак, пусть теперь следователи полазят по двору. – И Шатунов повернулся к Худе Вэнокану и другим следователям: – Чтобы весь снег во дворе перекопали! С лупами!

Шум вертолета заглушил его слова. Мы посмотрели в темное небо. Прямо к коттеджу Розанова шел вертолет, освещая себе место посадки мощным прожектором. Но метрах в двадцати над коттеджем он завис в нерешительности, а потом свернул, отлетел в сторону улицы и сел на заснеженную мостовую. Из вертолета показалась маленькая фигура, и я узнала в ней своего уренгойского начальника – старика Зотова. Пригибаясь к земле, он отошел от вертолета, махнул пилоту, чтобы тот отчаливал, а спустя пару минут уже входил, шаркая валенками, в розановский коттедж.

– Вот, – сказал он, обращаясь к Шатунову, отряхивая снежную пыль с мехового полушубка. – Прилетел из Уренгоя на помощь. Чего тут у вас? Чайком напоите?

– Чаем тебя пускай Ковина поит! – сказал ему Шатунов. – Тоже мне, Пинкертон с неба! – И ушел во двор наблюдать за работой следователей, которые теперь, действительно вооружившись лупами, обшаривали вместо собак каждый дециметр розановского двора.

А я поставила на электроплитку чайник и, пока он грелся, коротко рассказала Зотову все, что знала. Слушая меня, Зотов снял валенок, расстегнул молнию на левой штанине меховых брюк и, как всегда, принялся растирать свое подагрическое колено самодельной вонючей мазью. Затем не спеша попил чаю, закурил трубку и пошел осматривать коттедж Розанова. Вышел во двор, потоптался у финской бани и снова вернулся в коттедж.

– Так, – сказал он мне, когда я, поговорив по телефону с больницей, выяснила у врачей, что они бессильны ответить на вопрос Шатунова: как происходили убийства – сначала удар ножом в сердце, а потом отрезание ушей и членов или наоборот. Врачи мямлили, что нужна экспертиза специалиста по голосовым связкам, чтобы по каким-то остаточным явлениям определить, кричали жертвы перед смертью или нет. Но такого специалиста в Салехарде нет, нужно вызывать его из областного центра – из Тюмени… – Так, – сказал мне Зотов, когда я положила трубку. – Ты привезла из Яку-Тура одежду Воропаева?