Пыльная корона - Дарья Симонова

«Разве?!» — горько вопрошала Ева, оставшись один на один с постыдным итогом ее сексуальной биографии, когда сквозь зияющую обиду на дочь проступило горькое любопытство. Неужели самые активные годы ее женской жизни выглядели как сплошная бессмысленная суета вокруг фаллоса, а вовсе не как триумф привлекательной самки, чему она втайне верила… Она, конечно, не умела относиться к кавалерам столь же хладнокровно, что и дочь, но и Ева порой строила блистательные комбинации. Да взять хотя бы… она стала вспоминать, и ее раздирало желание рассказать кому-нибудь об этом, реабилитировать свою самость в глазах вселенной, но никого рядом не было, и она, раскиснув и глотая все те же постыдные слезы, дотронулась до тактильного наркотика. Что тут скажешь — прикосновение было действительно приятным. Он был чуть прохладнее, чем человеческая кожа. Ева снова, как в первое мгновение, содрогнулась от его возмутительных размеров: неужели ее родное дитя полагало, что вот это орудие может быть источником варварского наслаждения для матери? Ничего святого у этой молодежи! И потом — до чего же обидно предположение, что ее лоно столь велико, дрябло и бесформенно, что его может заполнить только этакое… шелковое бревнышко! Этот предмет пошатнул самые основы женской уверенности в себе. В памяти, как в грязной запруде, стали всплывать отрывочные реплики докторов о каком-то зловещем интимном опущении и слишком большой шейке… в общем, все то, что Ева много лет легкомысленно пропускала мимо ушей, — все это вдруг превратилось в оскал мерзкой реальности. Только откуда все это было известно Ритте? Ужель та самая истина из уст младенца…

Но меланхолию постепенно затмевало совсем другое чувство — забытый с юности трепет и легкий ужас перед мужским естеством, до которого Ева в дни своих первых опытов боялась даже дотронуться. А потом под чутким руководством Валерия Михалыча стеснение уступало место гордости — ведь она училась доставлять этому нежному пещеристому тельцу ни с чем не сравнимое удовольствие, отчего ее милейший интеллигент превращался в урчащего медвежонка и его тело сотрясала долгая сладкая судорога…

Да, это было прекрасно. И будет ли еще когда-нибудь так… Валера в упадке, дремлет перед жидкокристаллическим окошком в грезы — а больше никого рядом нет. Мужчины закончились, исчезли, превратились в воспоминания, как и обещала некогда матушка, курлыкая над внучкой. Ева пыталась медитировать на белый песок пустоты, убегая по нему к морю, потом отвечала на редкие звонки тех, кто помнил о ее дне рождения, прихлебывая из припрятанного давным-давно мерзавчика канадский виски — и наконец мирно заснула. Во сне к ней пришел тот, кто был ей нужен, — человек с прохладной киберкожей, который гладил ее по голове и обещал, что скоро все изменится к лучшему. Но сначала она умрет. Так нужно для обновления. Короткая смерть, перезагрузка — и совершенно другая жизнь. Точнее, продолжение той, беззаботной юности — времен, когда Ева могла получить любого мужчину, потому что ей повезло с первым удачным опытом. Но легкая судьба только простым смертным ка жется случайным везением, джокером, который выпал по недосмотру из небесного кармана. На самом же деле такие судьбы — филигранная работа, недоступная обыденному взгляду. Если по юности еще можно проскочить по шальному билету, то дальше необходимы и магия, и ум, и сноровка, и нахальство, и философия на острие. Профанам не понять — только людям с прохладной кожей, проводникам удачи… спи, дорогая Ева, и я все устрою, только делай так, как я говорю, слушайся меня, лови мои сигналы — и ты не будешь в обиде…

Впервые за долгие депрессивные месяцы ее утро было наполнено упругим тонусом веры в незнакомое и лучшее. Ей не хотелось, встав, немедленно снова лечь, как было раньше. Ей теперь хотелось сорваться с надоевшего насиженного места, только Ева не знала куда. Впрочем, одна непривычная доселе мысль ласкала ее сознание — можно не только искать взлетную полосу для себя, можно еще и взять кого-то с собой. Кого-то, кто это заслужил… Она быстро набрала номер Валеры — один, второй… он долго не отвечал, а потом его голос вынырнул сухим и отрывистым. Он без лишних предисловий отрезал, что у него проблемы и что в женскую голову они не влезут. Ева только ухмыльнулась — это мы еще посмотрим, куда что не влезет. Она вдруг испытала незнакомый драйв — оказаться сильнее своего бессменного покровителя. Почему-то она была уверена, что сейчас это получится. Быть может, к ней опять возвращался ее дар, который за неиспользованием чуток заржавел, — умение предвосхищать события.

Для благотворительной атаки на Валерия Михалыча пришлось призвать на помощь дочь-бесстыдницу. Для папеньки Маргаритта, так уж и быть, сподобится прервать свои приключения на полчасика. А нужна она была для убедительности. Одна Ева уже не имела того влияния — для достижения необходимого эффекта нужно было встать напротив поверженного папаши вдвоем — мать и дочь, — и пусть тогда попробует завести песню о женских головах. Мигом расколется! А если нет, то Ритта пригрозит ему негритеночком. Она так уже делала: оглушила родителей известием о любви к ливийскому оппозиционеру. И вот положительный тест на беременность от него… Но если вы, дражайшие мамочка и папочка, расисты, то дочь навсегда покинет пределы этой страны и поедет рожать своего черненького младенца в далекую Африку.

С тех пор Валерий Михалыч побаивался дочь и на всякий случай ей не перечил. Он понимал, что она так страшно шутит, но из осторожности не провоцировал ее на фокусы. Потому его взяли тепленьким — он забормотал что-то о предательстве одной из его компаньонш…

— Это баба, что ли? — вульгарно клацая жвачкой, презрительно уточнила Ритта.

Ева, мучительно проглотив неподобающие манеры дитяти, вся обратилась в слух. Но Валера был краток — дескать, одна паршивая овца в стаде подставила всех. И теперь плакали наши денежки. Маргаритта оглядела скромную папину обитель, словно искала нужный инструмент для пыток. Потом ее взгляд упал на понурую мать: «Ты, мам, иди пока к себе. Иди, правда! Отца надо оставить в покое. А я здесь поищу свою футболку с Pink’ами. Хочу подарить одному перцу — не покупать же специально, правда? Мужиков нельзя баловать — ты в курсе? Нет. Поэтому у тебя все так и вышло… Ну, иди, мам. Иди!»

И Ева пошла, потому сопротивление и возмущение были бесполезны. Теперь вот злилась на себя, что радужное послевкусие волшебного сна оказалось столь мимолетным. Почему она не умеет ответить на дочкины грубости? Опять накатила горькая волна — но она умела удержаться в позе Ромберга. Посмотрим, что еще у Риттки получится. В ее возрасте Ева была уже замужем… что для нынешних не великий козырь.

И все-таки ее внутренний предсказатель сработал не вхолостую. Поздним вечером к ней ворвалась Маргаритта с куском одноименной пиццы.

— Хочешь? — спросила она со зловещим нажимом. Она всей силой мятежной юности ненавидела домашнюю еду. — Знаешь, кто эта сволочь? Его бывшая студентка! За которую он вступился когда-то, в какие-то незапамятные времена… благодаря ему эта тварь поступила в медицинский, когда женщины попадали туда только по блату. Мам, ты меня слушаешь?!

Еще бы не слушать! Ева знала эту историю. Валерий Михалыч рассказывал ее на заре их совместной жизни, но Ева запомнила. Ведь ее муж представал в ней благородным доном. В старые времена, когда тоже были самые настоящие взятки и самый настоящий блат — и взамен самые настоящие привилегии, — тогда Валерий Михалыч усердно подрабатывал на вступительных экзаменах. В том числе и в медицинском, у будущих врачей. Девочки могли поступить сюда только по мановению «волосатой руки». Список тех из них, кто должен быть зачислен в вожделенный вуз, спускался в экзаменационную комиссию сверху. Всех остальных полагалось завалить — и эта подлая миссия ложилась на плечи Валерия Михалыча. Ведь он преподавал физику, а кто из докторишек толком ее знает? Валера тогда был молод, и его совестливость еще не тормозилась плитой неизбежностей и смирений. Он пытался обойти сволочной миропорядок, нет-нет да и протолкнуть умненькую барышню без надлежащего покровителя. И однажды влип в громкую историю — заступился за худосочную низкорослую медсестру Наденьку, в которой увидел врача божьей милостью. А таких одна на миллион! В каждом городе есть только один настоящий врач — к нему и стоит попадать, остальное — фуфел. Поэтому он посчитал своим долгом заступиться за хрупкую абитуриентку, которая, надо сказать, поступала в вожделенный институт далеко не впервые. И вот хрупкой Наденьке пришлось предстать перед экспертной комиссией и в очередной раз доказать свои закаленные в боях глубокие познания в физике, в этих несносных хитросплетениях Ван-дер-Ваальса и Максвелла. На Валеру пытались давить и в этот раз — хотя, как он знал, его подзащитная заручилась теперь поддержкой одного не последнего человека в институте. Но этот не последний перешел дорогу другому не последнему — в общем, закрутилась интрига. Валере Михалычу грозили пожизненным отстранением от преподавательской работы — и он уже готов был сдаться. Но — вот удача! Злокозненный тип, который вставлял палки в колеса талантам, скоропостижно скончался. Говорят, от него страдали не только такие вот Наденьки, но и рыбка покрупнее. Несдобровать бы и Валере Михалычу, но провидение на этот раз снизошло до малых сих. Пол-института прихлебывало коньяк из грязных чайных стаканов и тихо ликовало. Так талантливая Наденька оказалась в числе студентов-медиков.