Его соблазн - Ронни Траумер

в сторону дома, вижу, как она идёт ко мне. – Ироды! – кричит она. – Отойдите от неё! – помахав в воздухе какой-то палкой, угрожает этим лысым головам.

– А эту трогать можно? – спрашивает тот, что минуту назад схватил меня за плечи и, отодвинув полы куртки, обнажает спрятанный под поясом брюк пистолет.

Округлив глаза и забыв, как дышать, я смотрю на бабушку, что продолжает идти ко мне, и снова перевожу взгляд на этих двоих. Нет! Неужели они на это способны?

– Бабуль, иди в дом, я сама разберусь, – обеспокоенным голосом кричу ей, но она меня, конечно же, не слушается.

Мужик достаёт пистолет, машет им в воздухе, чешет себе затылок, словно у него в руках не опасный предмет, а игрушка.

– Лиза! – увидев эти манипуляции, опять кричит бабушка, ускоряя шаг. – Лиза, – раздаётся за спиной уже сдавленный голос, и я на секунду оборачиваюсь.

Схватившись за сердце, бабушка застывает на месте, палка падает из её руки, а сама она начинает оседать на землю.

* * *

Смотрю на свежую могилу и не знаю, как жить дальше. Даже слёз не осталось, чтобы выплакать всю боль. А можно её выплакать? Думаю, нет. А боль адская, словно от тебя отрезали кусочек плоти без анестезии. И зашить рану невозможно, она кровоточит, забирая последние силы.

– Лизок, – раздаётся голос старого друга, а после его рука касается моего плеча.

Все давно ушли, а я с места сдвинуться не могу, так и сижу на дряхлой скамейке и смотрю на гору земли, под которой лежит моя бабушка. Несколько одиноких гвоздик и скромные венки украшают могилу, а с креста на меня смотрит улыбающаяся бабуля.

Не хочу уходить отсюда. Куда? В пустой дом, где больше не будет пахнуть свежей выпечкой? Где никто не будет будить меня по утрам, а вечерами не отправит мыть руки, чтобы сесть за стол.

Там стало так тихо, так пусто, словно вместе с ней, ушло всё. А так и есть. Она была мне и мамой, и папой. Она меня вырастила в любви и заботе, не было человека ближе, чем она. А теперь я стала сиротой.

– Мне очень жаль, – говорит Дима и гладит меня по плечу.

Не хочу отвечать, и, несмотря на то, что его прикосновения мне неприятны, сил сбросить его руку нет.

– Уже темнеет, пойдём, я отвезу тебя домой, – тем не менее продолжает бывший друг.

– Уходи, Дим, – сдавленным голосом бросаю я.

– Но… Лиз, прости меня, я тогда злился, не думал, что говорю…

– Уходи! – требовательно повторяю.

Не нужны мне его извинения, не верю в их искренность. И ему больше не верю. Никому не верю.

– Лизок…

– Уходи! – кричу, поворачиваясь лицом к нему.

Дима сверлит меня взглядом с минуту, после чего встаёт и всё же уходит, а я снова остаюсь одна.

– Как мне быть? – спрашиваю я, смотря на фото бабушки. – Как дальше жить? Мне ничего не хочется, – последняя фраза выходит тихо, и, опустив голову, комкаю в руках мокрый платок.

Она не выдержала, больное сердце остановилось. Глаза больше не открыла, безвольная рука не сжимала мою в ответ. На мои просьбы проснуться не реагировала.

– Нам жаль, – сказал врач скорой помощи.

– Нет! Верните её! – требовательно кричала я. – Верните!

Не вернули.

Глаза застелила прозрачная пелена, и по щекам потекли солёные слёзы.

– Прости меня, – всхлипывая, шепчу я. – Прости, что не уберегла.

Поплакав у могилы, пока не наступила ночь и прохлада не окутала моё тело, я нехотя встала и на негнущихся ногах поплелась в сторону выхода с кладбища.

Чтобы дойти до дома, мне надо свернуть влево, но моё внимание привлекает чёрный внедорожник по правую сторону от выхода. Долго не думая, а точнее, вообще мозги не включая, я поспешно направляюсь к машине. Открываю заднюю дверь, забираюсь в салон и закрываю её за собой.

– Везите меня к нему! – в приказном тоне обращаюсь к двум ошарашенным мужчинам.

Те переглядываются между собой, и тот что за рулём, пожав плечами, заводит автомобиль и трогается с места.

Не первый раз замечала, что за мной следят, но не придавала значения или просто упорно не хотела верить, что это так. Зачем я это делаю – не знаю, но почему-то верится, что если выскажу ему всё, мне станет легче.

Он убил мою бабушку! Из-за него я потеряла самого близкого и единственного родного человека. Из-за него я осталась сиротой. Одна на всём белом свете. Единственный друг, и тот предал меня.

То ли я надолго задумалась, то ли мы и вправду быстро доехали, но машина уже въезжала во двор огромного особняка. Смотрю в окно и вижу, что тут ничего не изменилось. Всё те же вооружённые охранники повсюду, высокие уличные фонари по всей территории, которые позволяют разглядеть каждый сантиметр двора.

Особенно открытую беседку, где за столом сидят двое мужчин, а рядом с ними две девицы, которые кокетливо смеются. Рядом кирпичный мангал, откуда поднимается серый дым, распространяя по всей территорий умопомрачительный запах мяса.

Арман поворачивает голову к автомобилю и прищуривается, наверное, не понимая, почему его люди не там, где должны быть. Мужчины выходят из машины, и я едва слышу недовольный голос Власова.

– Какого хрена?

Берусь за ручку, открываю дверь и выхожу из машины. Власов удивлённо вскидывает брови.

– Чёрт! – ругается, чем привлекает внимание сидящих рядом гостей.

Мужчина ненамного старше Власова, который держит у себя на коленях вульгарно одетую блондинку, окидывает меня презрительным взглядом и кривит губы.

Да, видок у меня так себе. Опухшие и покрасневшие от слёз глаза, на голове неаккуратный пучок, а чёрное помятое и бесформенное платье выглядит на мне, как старый мешок. Но мне плевать, что обо мне думают. Плевать на мнение каких-то бандитов и двух шлюх.

Власов встаёт со своего места и быстрым шагом направляется ко мне. Вижу в его глазах немой вопрос, адресованный его псам, и недовольство. Неверное, из-за того, что его не предупредили, о моём «визите».

– Лиза, – расплывается в кривой улыбке. – Мои соболезнования…

– Засунь их себе в задницу, – выплёвываю я. – Добился своего? – гордо вздёрнув подбородок, спрашиваю я. – Ну же, иди забирай мой дом, сравняй его с землёй и построй там свои бандитские здания. Люди не врут – ты по головам идёшь, чтобы своего добиться. Другие методы не пробовал, или родители не научили?

– За словами следи! – рыкнув, он делает шаг и встаёт ещё ближе ко мне.

А я стою на том же месте. Я его не боюсь. Больше ничего не боюсь, самое страшное уже произошло.

– А