Возвращайся! - Александр Аде

Ощутив некоторое беспокойство, оборачиваюсь – и вижу деваху, худую, долговязую, с вытянутым лицом, тонкогубым ртом и длинным подбородком. Она улыбается, но улыбка выглядит натянутой и унылой. Это Зинка, я узнаю ее по фотографиям «ВКонтакте».

Усаживаемся на скамеечку. Поднимается ветер, бесцеремонно тормоша мои и Зинкины волосы, и шестое чувство подсказывает, что вот-вот начнется дождь.

– Надеюсь, вы не будете читать мне мораль, – внезапно говорит Зинка.

– Не понял. Ты о чем?

– Признайтесь, вы презираете современную молодежь – с высоты своего возраста. Сейчас будете говорить, что в ваше время такого б… не было.

Она усмехается. Похоже, ей нравится смущать добропорядочных лохов, вроде меня.

– Я не создан исправлять нравы. Так что давай по существу. В гостиной остались Серж, Регина и ты. Вторую комнату заняли Миха и Снежана… Так? А третью – Сашок, Лиля и Федор Иваныч… Дверь гостиной была затворена?

– Сейчас вспомню… Когда утром проснулась – была открыта. Точно.

– А что творилось в прихожей ночью, ты не видела? Может, кто входил или выходил?

– Я была не в том состоянии… Пьяная я была! – внезапно придурошным голосом кричит Зинка.

Женщина, кормившая птиц (она все еще стоит у воды), оборачивается и бросает на нас изумленный взгляд.

– Ну, остались мы втроем: я, Регинка и Серж, – уже абсолютно спокойно говорит Зинка, вяло ощерив длинные зубы. – Слегка побаловались… ну, вы понимаете, не маленький… и уснули. А утром слышу, орет кто-то. Я слезла с дивана (он раскладной, мы его разложили как кровать) и вышла в коридор. А там стоит Миха и вопит как резаный: «Помогите!» Я поглядела в ту сторону, куда он пялится. Вижу – Снежанка лежит. И как-то вдруг сразу поняла, что ее угрохали. Тут сознание у меня вырубилось. Напрочь. Наверное, это бабье. Заверещала! – сама не понимаю, зачем. Потом возле меня очутились Сашок и Лилька. Лилька как заголосит! Это она умеет. Тогда я свой фонтан заткнула и вроде бы успокоилась…

– Скажи, Зина, кто мог желать смерти Снежане?

– Да никто. Считается, что нельзя говорить о покойнике плохо. Но, если уж совсем честно, Снежанка была круглой дурой. Круглее просто не бывает. И бездарной актрисой. Между прочим, Федор Иваныч предложил ей играть Машу только потому, что роль никакая: серая-серая мышка. Нюхает табак да нюнит: ах, как я несчастна, как я люблю Константина Гаврилыча!

– А в жизни Снежана была другой?

– Свистулька, как моя бабушка говорит. В башке даже не ветер, а целый ураган. Торнадо. Удивительно, как она вообще слова роли запоминала. Я бы близко ее к сцене не подпустила.

– Ее в театре любили?

– Парни, наверное, хотели с ней переспать. Да и она сама была не прочь.

– И с кем она спала?

– Да почти со всеми пацанами. Миха, наверное, – последний. Впрочем, я над ними свечку не держала.

– Мог кто-то приревновать Снежану к Михе и угрохать?

– Приревновать? Кого? Снежанку? Взбредет же такое в голову! Она же просто честная давалка. Честных давалок ревнуют, как, по-вашему?

– Ладно, повернем по-другому. А что, если ее убили из-за Михи? Кто-то был тайно влюблен в Миху и от ревности…

– Господи! – вскрикивает Зинка и хохочет. – Да вы что! Кому он нужен! Только Снежанка, которой все равно, с кем и как… Вы Миху видели?.. Нет? Много потеряли. Такого размазню надо еще поискать. Федор Иваныч не зря дал ему роль слюнтяя Медведенко – это же Миха. Собственной персоной.

С любопытством гляжу на нее. Она не похожа на примитивную шлюху. И на актерку не смахивает. Скорее служащая, администратор средней руки, рациональная и цепкая. Это ощущаешь мгновенно. Но что-то точит девчонку изнутри, сидит в ней, как гвоздь. Глаза уставшие и отчаянные.

Машет худущей рукой.

– А-а, надо же мне кому-нибудь высказаться. Так уж лучше вам… Миха, Снежанка… Да плевала я на этих уродов! Их жалеют. А кто пожалеет меня?!

Я люблю Сержа! Ведь понимаю, что фанфарон, самовлюбленный фигляр. А все равно люблю! Ведь это я уломала Федора Иваныча, чтобы дал мне роль Аркадиной. Потому что она – любовница Тригорина, а его играет Серж. Так что теперь я могу смело душить Серженьку в объятьях и говорить – открыто, прилюдно: «Мой прекрасный, дивный. Ты, последняя страница моей жизни! Моя радость, моя гордость, мое блаженство. Если ты покинешь меня хотя на один час, то я не переживу, сойду с ума, мой изумительный, великолепный, мой повелитель!..»

От этого внезапного признания застываю с отвисшей челюстью. Но что-то надо сказать, и я спрашиваю:

– Он знает, как ты к нему относишься?

– А как же. Было у нас объяснение. В ногах у него валялась. Бог ты мой, как вспомню, так вздрогну. – Зинка криво, вымученно улыбается. – Вроде бы договорились, что все останется как есть. Это его устраивает.

– А тебя?

Не отвечает. Плачет, сотрясаясь, заслонив ладонью глаза.

И я понимаю, что несчастная Зинка – готовая кандидатша в самоубийцы. Серж в любом случае ее бросит. Зачем она ему? Я и рад был бы ее успокоить, но вряд ли неискренние слова утешения, все эти бла-бла-бла хоть на чуточку уменьшат неистребимое Зинкино горе.

Легко давать советы постороннего, глядя, как человек корчится от боли.

* * *

– Поздравляю с возвращением в мир свободных людей. А я думал, тебя надолго засадят.

Синие глаза Сержа смотрят холодно-иронично. Он не скрывает того, что не слишком рад освобождению Михи. Он всегда презирал этого упитанного медлительного парня, у которого нет ни крупицы актерского таланта.

– Туго пришлось?

– Да уж несладко, – неохотно отвечает малоразговорчивый Миха.

– Небось, наизнанку выворачивали, а?

– Вроде того.

– Значит, не нашлось у них против тебя никаких доказательств?

– Ну.

«Чертова бегемотина, – с неожиданной злостью думает Серж, – слова из него не вытянешь. А ведь этот идиот женился бы на потаскушке Снежанке, если б ее не грохнули. Она бы трахалась со всеми мужиками, а он терпел. Ревновал, мучился и терпел. Не пацан, а кусок студня».

А Миха горько и тяжело размышляет о том, что теперь в «Гамлете» ему не место. Всегда при виде его ребята станут шушукаться и переглядываться, даже если менты найдут истинного убийцу. В театре он отныне изгой, белая ворона.

Как же он не хотел сегодня идти на репетицию! Точно чья-то невидимая ладонь мягко, но настойчиво упиралась в грудь, останавливала – и все же он плелся вопреки собственному желанию, механически, как во сне, передвигая ноги. Потому что, при всей своей лени, он – человек ответственный. Вот уже год играет на сцене «Гамлета и других» и не пропустил ни одной репетиции.