Свое время - Александр Бараш

Из «Великанов».

«Не бойтесь, я вам точно говорю: войны не будет».

Н. Байтов. Silentium.

И. Левшин. Ежик.

Сюзи Гэблик. Минимализм.

Н. Байтов. Послесловие к статье Сюзи Гэблик.

IX .88. «Проблема Сорокина»

В. Сорокин. Возможности.

Обелиск.

Возвращение.

Доверие.

«Владимир Сорокин: жизнь и судьба» – беседа А. Монас-тырского, М. Рыклина и И. Бакштейна.

Н. Байтов. Трикстерное поведение в литературе.

XII .88

Г. Сонневи. Стихи (в переводе с английского А. Бараша).

Г. Кацов. Которые ненавидят.

Д. Григорьев. Пасторалия.

А. Бараш. Вторжения.

Д. Волчек. Стихи.

А. Бартов. Комната.

О. Дарк. Распашонка.

М. Бараш. О Добычине.

Набоков и Вильсон.

Г. Алейников. Маньеризм…

Постмодернизм…

VI .89

М. Щербина. Стихи.

Н. Байтов. Стихи.

И. Левшин. Поиск исполнителя.

Дворы нашего детства.

В. Крупник. Дело случая.

Трилобит.

А. Бараш. Кроткие покойники.

А. Бартов. Блондинка в розовом, брюнетка в голубом.

Л. Рубинштейн. На этот раз.

Отражения:

И. Ревшин. NOVOSTROIKA.

С. Молларт. Михаил Шемякин и русский авангард.

«Эпсилон» – математический термин, значащий «бесконечно малый». Маленький, но до бесконечности. Основные авторы альманаха – расширенный круг салона-семинара первой половины 1980-х в квартире моего брата Михаила Бараша на Ярославском шоссе. Владимир Строчков, Олег Дарк, Михаил Сухотин, Игорь Левшин, из ленинградцев – Дмитрий Григорьев, Аркадий Бартов… Было много публикаций концептуалистов: особенно Пригова, Рубинштейна и Сорокина. Осенью 1988 года вышел спецномер «Проблема Сорокина» с первыми публикациями ряда его вещей и «триалогом» о нем Монастырского, Бакштейна и Рыклина. Обложка этого номера была отдельным произведением бук-арта – с переплетающимися параболами-перепевами названия: «Сороблема Пророкина», «(Что-то-там, не помню) Просракина» и т. д. Мы посвятили номер «Эпсилона» значимому явлению, но, как и в других контактах с кругом концептуалистов, имел место обоюдный снобизм и несколько напряженное внимание, с «прищуром». В триалоге Монастырского – Бакштейна – Рыклина кто-то из них упоминает круг «Эпсилона», на что другой реагирует: «Да, это такие… декадирующие…» Байтов, готовя текст беседы к публикации, поставил звездочку у слова «декадирующие» и внизу на той же странице написал под звездочкой: «Может быть, декОдирующие?»

Вообще говоря, всегда возникали не то чтобы особые, а какие-то специфические трудности при любых – и наших, и со стороны – попытках описать, что такое «Эпсилон». Как будто его эскапистская суть действительно стала неформализуемой формой…

Илья Кукулин как-то, несколько лет назад, сформулировал под моросящим дождем у одной из нецентральных станций московского метро… – насчет моих манифестаций о художественной близости с главным соратником по «Эпсилону» Байтовым: «Слабости у вас общие, а сила – в разном». И мы оба довольно крякнули от хорошего мотто… Безотносительно к тому, насколько оно описывает ситуацию. Кунштюк в том, что языковая (стилистическая) правда и коммуникативная эффектность – в такой расстановке силы и слабости, а бытийственный факт – скорее в прямо обратном утверждении.

Перед внутренним взором выплывает эмблематичная картинка, как кадр из любимого диафильма про Илью Муромца еще на четверть века раньше, на двери в детскую комнату на даче. То не полчища татарские подступили под Киев и тычут копьями в расписной бок Владимиру Красное Солнышко. Это Саша Бараш привез Колю Байтова знакомиться с Володей Сорокиным в очередное обморочное блочное никуда в снежных полях у окружной дороги, полчаса только от метро на автобусе.

В нашей плоскости советского мира все называли друг друга по сокращенному имени без отчества (примерно та же эволюция в светском этикете, что и на Западе) и на «вы». Это было симметрично-противоположно райкомовскому, как бы эпически-анекдотически-фольклорному стилю – по отчеству и на «ты». Отдельная история, как Д.А. Пригов приучил окружающих называть его по имени и отчеству, что выглядело не в меньшей степени как кунштюк, чем проявление почтения. С замечательными не-ленивостью и любопытством он запрашивал каждого, в том числе таких юнцов студенческого возраста, как я, об имени-отчестве, трудолюбиво запоминал и в дальнейшем всегда обращался именно так. Соответственно, тем же отвечали и ему. Типа карнавал, пушкин пришел к гоголю, лев николаевич очень любил детей. Постепенно имена-отчества эпизодических партнеров по церемонной любезности отпали, поскольку во всех остальных случаях это никому не было нужно, а его имя-отчество стало собственно литературным именем.

Сорокин в приватном общении не выстраивал никакой видимой стратегической дистанции. Чай с бутербродами и колбаской на кухне, «домашние» коды общения, серьезность, замедленная задумчивость, сильное заикание. Проблем с речью в последние годы нет, но в восьмидесятые на своих вечерах он присутствовал физически, а читали его тексты либо Пригов, либо Монастырский, оба превосходно.

И вот – картинка. Большая, по тогдашним меркам, квартира в новостройке над заснеженными пустырями просторами, где только росчерки самолетов в сером небе и автобусов в белом поле. Квартира выглядит очень хорошо, стильная, чистая, светлая, без оттенка советской бытовухи, все со вкусом и продуманностью, как часто бывает в мастерских и в домах художников (его основной круг общения; и сам он тогда, кажется, еще зарабатывал на жизнь книжной графикой). Гостиная. Сорокин и Байтов полулежат на креслах. Я сижу на диване у журнального столика над большой «головой» шоколада «от производителя», который надо колоть чуть ли не топором, но вкусен ужасно. Стараюсь не глядеть на шоколадную голову, этого языческого бога слюновыделения, и думать о высоком. Байтов и Сорокин ведут свой диалог первого знакомства. Если это можно назвать диалогом. Тут, понятно, два монолога. Но в этом ничего особенного, учитывая персоналии и общий стиль культурного времени и места. Штука – во временнόм измерении. Время беседы для нас текло по-разному, благодаря разнице то ли в возрасте, то ли в антропологических типах. Один из них произносит нечто, продуманное и точно сформулированное, продуктивное для размышления и обсуждения… Пауза. Я интеллектуально возбуждаюсь. Подождав немного – оживленно реагирую. Пауза еще на пару минут. Все ждем ответа третьего собеседника. Некоторое время я еще думаю в предложенную сторону, потом принимаю решение не перебивать пока молчащего, медитирующего в направлении своего ответа. Начинаю погружаться в свое… Стараюсь отвлечься от шоколадной головы (сколько можно, и так уже съел заметную часть) – неотвратимо заплываю в поток мыслей о девушке, в которую безнадежно влюблен, потом о девушке, которая не безответно влюблена в меня, потом о той, с которой мы просто трахаемся… И вдруг, как будильник в три часа ночи, раздается голос третьего собеседника: одновременно разымчивый и очень собранный. Он глубоко, аргументированно и с легким обломным задором скрытой интеллектуальной провокации отвечает на предыдущую реплику. Пауза. Я интеллектуально возбуждаюсь – и далее по описанному алгоритму.