Жизнь Шарлотты Бронте - Элизабет Гаскелл

Кован-Бридж – это шесть или семь домов, тесно стоящих по обоим концам моста, построенного на большой дороге из Лидса в Кендал при пересечении ею небольшой речки под названием Лек. В наше время эта дорога уже почти заброшена, но раньше жители промышленных районов Уэст-Райдинга ездили по ней на север – покупать шерсть у фермеров в Уэстморленде или Камберленде. Дорога никогда не пустовала, и деревушка Кован-Бридж, по всей вероятности, имела тогда более цветущий вид, чем нынче. Расположена она в весьма живописном месте, где горные пустоши вдоль течения Лека сменяются долинами и по берегам растут ольхи, ивы и кусты лесного ореха. Реке приходится огибать большие камни, отколовшиеся от серых скал, и дно ее устлано большой округлой белой галькой. Вода перекатывает камешки, прибивая их к берегам так, что кое-где они образуют чуть ли не целые стены. Вдоль берегов мелководного, искрящегося, стремительного Лека расстилаются пастбища с обычной для наших нагорий низкорослой, но густой травой. Кован-Бридж расположен на равнине, но и вам, и Леку придется еще долго спускаться вниз, прежде чем вы достигнете долины Льюна. Посетив эти места прошлым летом, я пришла в некоторое недоумение: как построенная тут школа могла оказаться столь нездоровым местом? Казалось бы, сам здешний воздух – свежий, наполненный ароматом тимьяна – должен быть целебен. Однако в наше время все знают, что дом, предназначенный для проживания многих людей, следует выбирать с большей осторожностью, чем дом для одной семьи: ведь у сообщества живущих рядом склонность к болезням, как заразным, так и иным, гораздо выше.

До наших дней сохранился дом, который некогда составлял часть школьных построек. Это длинное приземистое здание с эркерами, разделенное теперь на две части. Дом обращен фасадом к Леку, и между ним и речкой остается пространство примерно в семьдесят ярдов, которое раньше занимал школьный сад. Перпендикулярно к сохранившемуся школьному зданию раньше стояла фабрика с водяным колесом. Она выходила к реке, и колесо, вращавшее механизм, было сделано из ольхи, которая в большом количестве произрастает в окрестностях Кован-Бридж. Мистер Уилсон приспособил фабричное помещение для нужд школы: на первом этаже поместились классы, а на втором – спальни. Что касается сохранившегося дома, то в нем жили учителя, а также помещались столовая, кухня и несколько маленьких спален. Я посетила его и выяснила, что то его крыло, которое примыкает к большой дороге, было впоследствии обращено в трактир самого низкого разряда, а затем пришло в полное запустение. Теперь уже трудно представить, как выглядело это помещение в те годы, когда оно содержалось в чистоте, оконные рамы не были выломаны, а потрескавшаяся и потерявшая цвет штукатурка сияла белизной и чистотой. Другое крыло имеет вид старинного жилого дома, с низкими потолками и каменными полами. Окна тут не открываются полностью, а лестницы, ведущие наверх, в спальни, узки и кривы. В доме дурно пахнет, повсюду видны следы сырости. Тридцать лет назад мало кто заботился о санитарном состоянии. Заполучить такой просторный дом рядом с большой дорогой, да к тому же находящийся неподалеку от жилища мистера Уилсона, автора всей школьной затеи, наверняка казалось большим счастьем. Необходимость появления школы была большая, небогатое духовенство единодушно приветствовало идею мистера Уилсона и спешило записать своих дочерей в ученицы готового принять их учреждения. Мистер Уилсон был, несомненно, польщен тем выражением нетерпения, с которым встретили его проект, и решился открыть школу, имея на руках меньше сотни фунтов капитала, притом что число учениц было невелико. По мнению мистера У. У. Каруса Уилсона, сына основателя школы, число учениц составляло семьдесят человек, а мистер Шешард, его зять, полагает, что их было только шестнадцать48.

Мистер Уилсон, по-видимому, считал, что вся ответственность за осуществление его плана лежит на нем самом. Той платы, которую вносили родители, едва хватало на еду и издержки, связанные с проживанием. Подписка не дала больших средств в условиях, когда школа еще не успела завоевать хорошей репутации, и потому потребовалась самая жесткая экономия. Мистер Уилсон был полон решимости лично наблюдать за ее соблюдением, постоянно инспектируя школу, и его властность, похоже, часто выражалась в совершенно лишних и раздражавших окружающих мелочных придирках. Экономия соблюдалась очень строго, однако нельзя сказать, что она доходила до скаредности. Мясо, мука, молоко и другие продукты выдавались в ограниченном количестве, но были отменного качества, и питание учениц, как я убедилась, посмотрев сохранившиеся записи, не было ни дурным, ни нездоровым, ни скудным. На завтрак овсянка, для тех, кому нужен второй завтрак, – кусок овсяного пирога; на обед – запеченная или вареная говядина или баранина, картофельный пирог и разнообразные пудинги. В пять часов хлеб и молоко для младших и только один кусок хлеба для старших (это единственное правило, ограничивавшее количество пищи), но они получали перед сном еще по куску хлеба. Мистер Уилсон сам заказывал продукты и следил за их качеством, но кухарка, которая пользовалась его доверием и на которую долгое время никто не решался пожаловаться, была беспечной и расточительной неряхой. Некоторым ученицам овсянка казалась пищей неприятной и, следовательно, была нездоровой, даже если бы ее готовили как следует. Однако в Кован-Бридж овсянку варили из рук вон плохо: она не только постоянно подгорала, но и часто содержала в себе какие-то противные кусочки другой пищи. Говядина, а ее надо тщательно солить для сохранности, портилась от небрежного хранения. Соученицы сестер Бронте, с которыми мне довелось беседовать, вспоминают, что во время правления этой кухарки в доме всегда – утром, днем и ночью – стоял запах прогорклого жира, исходивший из той самой печи, где готовили бо́льшую часть их пищи. Той же небрежностью отличалось и приготовление пудингов. Один из них делался из вареного риса и подавался с соусом из патоки и сахара. Он часто оказывался несъедобным, потому что вода, в которой варился рис, черпалась из бочки, куда с грязной крыши стекала дождевая вода, причем старая деревянная бочка прибавляла свой запах к аромату этой дождевой воды. Молоко тоже было, говоря по-деревенски, «с запашком», причем запах был гораздо хуже, чем у скисшего молока, и происходил отнюдь не оттого, что оно портилось в тепле, а по той причине, что молочные бидоны плохо мыли. По субботам подавали пирог или, точнее говоря, некую смесь мяса и картошки из накопившихся за неделю остатков пищи. Ошметки мяса, извлеченные из грязной, содержавшейся в беспорядке кладовой, внушали отвращение, и я думаю, что в первые дни существования школы ученицы ненавидели субботние обеды больше всего. Можно представить себе, какой мерзкой казалась эта еда девочкам, не отличавшимся большим аппетитом, однако привыкшим к пище пусть и скромной, но приготовленной с той аккуратностью, которая делает ее и привлекательной, и здоровой. Много раз маленькие сестры Бронте вставали из-за стола, не съев ни крошки и в то же время страдая от голода. Они не отличались крепким здоровьем даже в начале, когда только приехали в Кован-Бридж, поскольку совсем недавно оправились от последствий кори и коклюша. Да и оправились ли?

Известно, что в июле 1824 года велись долгие переговоры с руководством школы о том, смогут ли Мария и Элизабет поступить на учебу. В сентябре того же года мистер Бронте снова приехал сюда и привез с собой Шарлотту и Эмили, которые тоже должны были стать ученицами.