Моя малышка - Мэри Кубика

Интересно, когда она в последний раз нормально ела? Это всего лишь один из многих вопросов, которые меня интересуют. Сколько Уиллоу лет на самом деле? Откуда она? Как и почему осталась без крыши над головой? Давно ли живет на улице? Кто отец Руби? Откуда у Уиллоу под глазом синяк? Часто ли она заходит в библиотеку – каждый день или от случая к случаю, под настроение? Для поддержания разговора едва не упоминаю добродушную библиотекаршу из отдела художественной литературы, но вовремя передумываю. Уиллоу ведь не знает, что я ее там видела. Не знает, что я пряталась в соседнем ряду и шпионила за ней, когда она вслух читала «Аню из Зеленых мезонинов».

Едим молча. Слышны только обычные во время еды звуки – как мы жуем и глотаем, как выдавливаем из пластиковой бутылки кленовый сироп, как Уиллоу роняет на пол вилку. Девушка нагибается за ней и, подняв, сразу вонзает в хлеб, будто бедняжку много дней или даже недель морили голодом.

Доев, Уиллоу берется за ручку чемодана и порывается встать.

– Уходишь? – спрашиваю я, не в силах скрыть боль в голосе.

Конечно же Уиллоу замечает мою интонацию.

– Да, – кивает она.

Руби на секунду просыпается, но потом снова начинает дремать.

– Подожди, – прошу я с тем же отчаянием, что и возле станции.

Уиллоу снова ускользает, и я не в силах удержать ее. Выуживаю из сумки кошелек и достаю двадцатидолларовую купюру. Чтобы заплатить за наш ужин, не хватит. Придется расплачиваться картой.

– Давай вместе сходим в аптеку, – почти умоляюще произношу я. – Купим самое необходимое. Детское питание, – начинаю перечислять я. – Подгузники…

Мазь гидрокортизон от экземы. Полезные злаковые батончики для Уиллоу. Крем от опрелостей. Зубную пасту. Зубную щетку. Шампунь. Расческу. Витамины. Бутилированную воду. Перчатки. Зонт. Но тут сама понимаю, что идея, мягко говоря, глупая – ведь тогда, кроме содержимого чемодана, Уиллоу придется таскать с собой еще и эти «предметы первой необходимости».

Девушка долгим взглядом смотрит на единственную купюру в моем кошельке. Не тратя времени на раздумья, вытаскиваю двадцатку и протягиваю девушке.

– Сходи в аптеку, – прошу я. – Купи все, что нужно. Для себя, для ребенка…

Секунду Уиллоу медлит, потом выхватывает деньги у меня из пальцев. Молча кивает – должно быть, это означает «да» и «спасибо».

Прежде чем Уиллоу успевает уйти, прошу:

– Подожди.

Не подумав, хватаюсь за нейлоновое пальто. Некачественная ткань на ощупь кажется непривычной – я такие вещи не ношу. Когда Уиллоу устремляет на меня взгляд холодных голубых глаз, торопливо отдергиваю руку и прошу:

– Не уходи, пожалуйста. Подожди секунду.

Нахожу в сумке простую черную визитку с моим именем и телефонными номерами, написанными белыми буквами, легко читаемым шрифтом Comic Sans. Один телефон мобильный, другой рабочий. Вкладываю карточку ей в руку.

– На всякий случай, – начинаю я.

Но тут мимо проносится официант, на одной руке удерживая над головой полный поднос. Нараспев произносит:

– Извините, дамы.

Уиллоу пятится от него, пятится от меня и медленно отступает к дверям, скрываясь из вида. Остаюсь стоять одна посреди ресторана «У Стеллы» и мысленно умоляю девушку вернуться. Но она, конечно, уже ушла. Не замечая моего огорчения, подходит рыжая официантка и протягивает счет.

Домой возвращаюсь долгой дорогой, но ни холода, ни сырого тумана не чувствую. Захожу в букинистический магазин на Линкольн-авеню и покупаю «Аню из Зеленых мезонинов». За книгу плачу всего два доллара. В состоянии она неважном – некоторые листы вываливаются, между пожелтевшими страницами спрятаны забытые сокровища: закладка с кисточками, старая фотография маленькой девочки в белых гольфиках и ее дедушки в синих клетчатых брюках. Книга с подписью: «Маме. 1989 год».

На лестничной площадке встречаю соседа Грэма. Он выбрасывает в мусоропровод бутылку из-под вина.

– Между прочим, бутылки надо бросать в специальный контейнер, тогда их отправят на переработку. Так полезнее для экологии, – укоризненно напоминаю я. Слышу в своем голосе «учительские» нотки, которые так раздражают Криса.

Но Грэм только смеется. Дверь квартиры он оставил нараспашку. На диване с бокалом шабли возлежит очередная блондинистая королева красоты. Обмениваемся взглядами. Вежливо улыбаюсь, но девушка на мою улыбку не отвечает.

– Опять попался. Экологическая полиция, руки вверх! – шутит он, но бутылку выбрасывать передумывает.

Специальные баки, о которых я говорила, стоят возле черного хода. Ничего удивительного, что человеку, не слишком заботящемуся о проблемах окружающей среды, лень преодолевать такой путь. Но для меня это важно. Собираюсь было объяснить, что стеклянная бутылка разлагается чуть ли не миллион лет, но вовремя прикусываю язык.

Очень хочется с кем-то поделиться, рассказать про сегодняшний вечер в ресторане «У Стеллы». Крис на роль доверенного лица не подходит. Даже Дженнифер меня не поймет – подруга слишком разумная и здравомыслящая. Нужен кто-то такой же спонтанный и порывистый, как я. Тот, кем руководят чувства, воображение и эмоциональное отношение к ситуации, для кого фантазия не пустой звук. Кто-то вроде Грэма.

Но из открытой двери квартиры соседа доносятся звуки акустической гитары – это играет стереосистема. Королева красоты зовет Грэма по имени. Взяв бутылку под мышку, сосед говорит, что ему надо идти. Прощаюсь и смотрю, как он закрывает за собой дверь. Гляжу на украшающий ее квадратный венок самшита. Из квартиры доносятся веселые взвизгивания девушки.

Дома фильм смотреть передумываю. Вместо этого укладываюсь в кровать с «Аней из Зеленых мезонинов». Когда Крис наконец приезжает из аэропорта, быстро прячу книгу под кровать. От глаз ее надежно скрывает темно-серая оборка покрывала, заглядывают за которую только кошки. Притворяюсь, что уже сплю.

Крис укладывается рядом со мной и медленно целует. Однако прикосновения его губ только лишний раз напоминают о Кэссиди Надсен.

Мама была самой красивой женщиной на свете. Длинные черные волосы, тонкое лицо с высокими скулами, безупречный изгиб бровей и самые яркие синие глаза, которые я когда-либо видела. «Люблю тебя, как белка орехи» – говорила она. Или: «Люблю тебя, как мышка любит сыр». По полдня проводили, выдумывая варианты позабавнее. «Люблю тебя, как толстяк тортики». А потом покатывались со смеху. Это была наша игра.

Жили мы в штате Небраска, в маленьком деревенском домике в пригороде Огаллалы. Мама, папа, Лили и я. Поэтому началось все с Огаллалы, а вовсе не с Омахи. Сначала были мама и папа, и только потом Джозеф и Мириам. Это была совсем другая жизнь, да и я сама была совсем другая.

Мама часто рассказывала, как они с папой поженились. Говорила, что к тому моменту уже ждала меня. Ни ее, ни папу это не смущало, а вот мамины родители были очень недовольны – считали, что это неприлично. Оказалось, папа им вообще-то не нравился. Поэтому в один прекрасный день, когда маме было девятнадцать лет, они поехали далеко, в Де-Мойн, нашли там часовню и обвенчались. Пока Лили спала, мы сидели на крыльце нашего сборного домика и красили ногти на ногах в красный цвет. Мне тогда было восемь лет. Мама рассказывала про уютную маленькую церковь у обочины дороги, про то, как шла по проходу к алтарю в белоснежном платье – без бретелек, длиной до колена. Описывала мама и короткую фату. Сказала, что такой фасон называется «птичья клетка», поэтому всегда представляла, как на голове у мамы сидят канарейки. Говорила мама и про священника, который их поженил. Утверждала, что фамилия его была Любовь – преподобный отец Любовь. Но даже в восьмилетием возрасте мне не верилось, что священника действительно так звали. Помню, как мама произнесла: «Вот так нас поженила любовь». Она сидела, глядела на нашу скучную невзрачную улицу и на мальчишек, пинавших мяч на лужайке. Потом еще раз повторила «лю-ю-юбовь» – протяжно, нараспев. Мы обе рассмеялись.