Записки капитана флота - Василий Головнин

На другой день мы подошли ближе пушечного выстрела к крепости за ответом, будучи на всякий случай готовы к сражению; но японцы, казалось, не обращали никакого на нас внимания: ни один человек не выходил из крепости, которая вся кругом была обвешана по-прежнему. Рассматривая положение наше со всех сторон, мне казалось, что я имел основательные причины потребовать у японцев ответа каким бы то ни было образом. Первое наше с ними свидание случилось нечаянно: начальник их сам собою вызвался дать нам письмо в город, уверяя, что по оному мы можем получить не только воду и дрова, но и съестные припасы. В надежде на его обещание мы пришли сюда, потеряв полмесяца, в которое время могли бы прийти в Охотск, и издержав немало провизии, которую надеялись получить у японцев за плату по их желанию. А они, приняв нас неприятельски, не хотят дать никакого ответа на миролюбивые наши предложения.

В таком затруднительном положении я потребовал письменным приказом, чтобы каждый офицер подал мне на бумаге свое мнение, как поступить в таком случае. Они все были согласны, что неприятельских действий без крайней нужды начинать не должно, пока не воспоследует на сие воля правительства. Вследствие сего мнения господ офицеров отошли мы от крепости. Я принял другое намерение и послал вооруженные шлюпки под командою капитан-лейтенанта Рикорда в рыбацкое селение, на берегу гавани находящееся, с повелением взять там нужное нам количество дров, воды и пшена, оставив за оные плату испанскими пиастрами или вещами, а сам со шлюпом держался подле берега под парусами в намерении употребить силу для получения нужных нам вещей, буде бы японцы стали противиться выходу нашего отряда на берег.

Однако же в селении не только солдат, но и жителя ни одного не было; воды там, кроме гнилой, дождевой, господин Рикорд не нашел, а взял дрова, небольшое количество пшена и сушеной рыбы, оставив за оные в уплату разные европейские вещи, которые, по словам курильца Алексея, далеко превосходили ценою то, что мы взяли. После полудня я сам ездил на берег из любопытства посмотреть японские заведения и, к удовольствию моему, увидел, что оставленные нами вещи были взяты. Это показывало, что после господина Рикорда тут были японцы, и теперь в крепости знают, что мы не грабить их пришли. На сей стороне гавани были два рыбацких селения со всеми заведениями, нужными для ловли рыбы, для соления и сушения оной и для вытопки жиру. Невода их чрезвычайной величины, и все, принадлежащее к сему промыслу, как то: лодки, котлы, прессы, лари и бочки для жиру и прочее, находилось в удивительном порядке.

8 июля поутру увидели мы выставленную на воде перед городом кадку, тотчас снялись с якоря и, подойдя к ней, взяли оную на шлюп. В кадке нашли мы ящик, во многих кусках клеенки обвернутый, а в ящике три бумаги. На одной было японское письмо, которого мы прочитать не умели, следовательно, все равно как бы его и совсем не было, и две картинки. На обеих были изображены гавань, крепость, наш шлюп, кадка, едущая к ней шлюпка и восходящее солнце; с тою только разностью, что на первой крепостные пушки представлены стреляющими, а на другой обращены они дулами назад. Рассматривая сии иероглифы, всякий из нас толковал их на свой лад, да и немудрено: подобное сему нередко и в академиях случается. Мы только в одном были согласны, что японцы не хотят с нами иметь никакого сношения. Я понимал сии знаки таким образом, что в первый раз они не палили в шлюпку, которая ставила кадку перед городом, и позволили оную поставить, а если в другой раз станем делать то же, то стрелять будут. Посему и пошли мы к небольшой речке на западном берегу гавани, где, остановясь на якоре, послали вооруженные шлюпки наливать пресную воду. Почти весь день мы работали на берегу, и японцы нас нимало не беспокоили, они только выслали из крепости несколько человек курильцев, которые, будучи от нашего отряда в полуверсте, примечали за нашими движениями.

На другой день, 9 июля, поутру опять поехали наши шлюпки на берег за водою, тогда подошел к нашему отряду высланный из крепости курилец. Он приближался потихоньку, с величайшею робостью, держал в одной руке деревянный крест, а другою беспрестанно крестился. Он жил несколько лет между нашими курильцами на острове Расшуа, где известен был под именем Кузьмы. Там, вероятно, научился он креститься и, узнав, что русские почитают крест, оградил им себя и отважился идти к нам парламентером. Первый встретил его лейтенант Рудаков. Он его обласкал, сделал ему некоторые подарки, но, несмотря на все это, Кузьма от страху дрожал, как в лихорадке. Я пришел после, но хорошенько объясниться с ним не мог: Алексея на берегу с нами не было, а посланный не хотел его ждать и на шлюп ехать боялся, силою же задержать его мне казалось неловко, а по-русски он и десяти слов не знал.

Однако ж, кое-как знаками толкуя, я мог понять, что начальник города желает встретить меня на лодке с таким же числом людей, какое у меня будет, и со мною переговорить, для чего и просит подъехать к городу с четырьмя или пятью человеками, на что я охотно изъявил мое согласие и отпустил его, дав ему в подарок нитку бисеру. Он от того сделался смелее и сам уже попросил курительного табаку, которого, однако ж, со мною тогда не случилось, и я обещал привезти его после.

Между тем японцы выставили другую кадку перед крепостью, но так близко батарей, что подъезжать к ним я считал неблагоразумным. Из крепости никто ко мне навстречу не выезжал, но махали только белыми веерами, чтобы я ехал на берег, почему и заключил я, что мы с курильцем худо объяснились, и я не так его понял. Но когда я стал возвращаться, то с берегу тотчас отвалила лодка, на которой подъехал ко мне какой-то чиновник с переводчиком курильского языка. Людей у них было гораздо более, нежели на моей шлюпке, но как мы все были хорошо вооружены, то я не имел причины их бояться. Разговор они начали извинением, что в меня палили, когда я ехал на берег, поставляя сему причиною недоверчивость их к нам, происшедшую от поступков двух русских судов, за несколько лет пред сим на них нападавших, с которых люди сначала также съезжали на берег под предлогом надобности в воде и дровах; но теперь, увидев на самом деле, сколь поступки наши отличны от деяний тех, которые приезжали на прежних судах, они более не имеют в нас никакого сомнения и готовы оказать нам всякое зависящее от них пособие.

Я велел нашему переводчику Алексею объявить им, что прежние суда были торговые, нападали на них без воли правительства, за что начальники оных наказаны, а справедливость сего удостоверения доказывал им тем же способом, как и на острове Итурупе. Они отвечали, что всему этому верят и очень рады слышать о добром к себе расположении русских. На вопрос мой, довольны ли они оставленной нами платой за вещи, взятые у них в рыбацком селении, они сказали, что взятое нами почитают безделицей и думают, что мы оставили за то более, нежели надобно, притом уверяли, что начальник их готов снабдить нас всем, что у них есть.

При сем случае они спросили у меня, что нам еще нужно. Я попросил у них десять мешков пшена, несколько свежей рыбы и зелени и предлагал в уплату пиастры, сколько им самим угодно будет назначить. Они просили меня ехать на берег, чтоб переговорить с самим начальником города, но я на сей случай отказался, обещаясь приехать на другой день, когда шлюп будет ближе к крепости. По обещанию, данному парламентеру Кузьме, я привез с собою табаку, но курильцы не смели принять оного без позволения японского чиновника, а он на это не соглашался. Я желал было поговорить поболее с японцами, но Алексей мой, найдя на лодке гребцами своих приятелей, беспрестанно почти с ними разговаривал: я велю ему говорить японцам, а он заведет с курильцами свой разговор.