Отцы-святогорцы и святогорские истории - Старец Паисий Святогорец

зло, которое ожидало нас по нашим грехам, – гражданскую войну[19].

Вернувшись из ссылки на Святую Гору, он не остался у преподобного Нила, так как не находил там покоя из-за множества посетителей, а перебрался в Катунаки и поселился в одной каливе на краю малого скита святой Анны. Его хибарка была совершенно не видна с дороги, и калитки перед ней не было. Вместо калитки была деревянная жердь, которую все принимали за часть ограды. Жившие вокруг монахи относились к отцу Петру с большим благоговением, потому что он являл собой одно благоговение. Все звали его Петрушей – за его детскую простоту, а также за невысокий рост и худобу. Когда он, разговаривая, склонял свое маленькое светлое лицо, то на самом деле казался ребенком.

Он оставался ребенком по характеру до шестидесяти семи лет, когда и упокоился.

Когда отцы пытались приблизиться к нему, желая получить от него полезный для себя духовный урок, он старался ускользнуть, стеснялся и краснел. Если уж никак не мог уклониться от беседы, то отвечал несколькими словами, но очень точно. Ему было затруднительно общение с людьми, и поэтому он затворялся в своей келлий, постоянно беседуя лишь с Богом в непрестанной молитве.

Когда отцы приходили к нему и стучались в дверь, он не открывал. Если они оставляли у его дверей что-нибудь на благословение, он оставлял все на том же самом месте. Видя испортившуюся еду, они ему уже ничего не приносили, но относили другим отцам. Монахи, жившие по соседству с ним, говорили отцу Петру:

Нехорошо ты поступаешь, что ничего не принимаешь на благословение. На что он отвечал:

– Благословенный, слава Богу, у меня всего достаточно. Зачем мне лишать этих благословений других отцов, которые на самом деле имеют нужду?

Благодаря своим великим подвигам старец освободился почти от всех человеческих желаний и жил как Ангел во плоти, а не просто носил ангельский образ. После вечерни он съедал лишь один сухарь, а потом день и ночь молился и совершал поклоны. Даже во сне он повторял Иисусову молитву и, просыпаясь, договаривал оставшуюся часть молитвы. Его тело спало, а душа бодрствовала и молилась. Его молитва стала самодейственной, и он часто говорил мне: «Я слышу ангельские псалмопения – такие умилительные, что от этого сладкого небесного пения не могу устоять на ногах».

Такое блаженное состояние питало его и душевно и телесно, поэтому для поддержания своего существования он ни в чем не нуждался. На то немногое, что ему было нужно, он зарабатывал своим рукоделием: плел четки и собирал на горе Афон лекарственные травы, а в обмен на это получал сухари.

Когда кто-либо заставлял его принять какое-нибудь благословение, он находил способ отплатить этому человеку вдвойне – либо травами, либо четками.

Несмотря на то, что он совершенно не заботился о себе и кожа у него приросла к костям, он совершал великие духовные подвиги, и можно было явственно наблюдать, как благодать Божия укрепляет его. Живот у него был впалый. Когда случалось, что у него расстегивался подрясник, можно было пересчитать все его ребра, похожие на прутья корзины.

Я знавал множество подвижников, но отец Петр был каким-то особенным. На его лице было запечатлено божественное умиление. Духовный улей его души наполнился, и духовный мед переливался через край.

Когда его спрашивали: «Как ты, старче, поживаешь там в своей келлии?» – он отвечал: «Слава Богу, свою келлию, свои дорогие Катунаки я не променяю на все дворцы мира!» Каждые шесть месяцев он покидал «свои дорогие Катунаки» и отправлялся в различные монастыри Святой Горы, чтобы продать свое рукоделие и купить сухарей на следующие полгода. Вы можете догадаться, была ли его котомка большой и сколько сухарей, которые были обычно его единственной пищей, съедал он за шесть месяцев.

Каждые шесть месяцев он заходил и в монастырь, в котором жил я, чтобы повидаться со мной. В последний его приход меня, к сожалению, на месте не оказалось. Он остался ждать меня за оградой монастыря, так как стеснялся войти внутрь. Когда я пришел после обеда, он ждал уже четыре часа. Увидев меня, он бросился ко мне, как маленький ребенок, несмотря на то, что был вдвое старше.

Мы пошли ко мне в келлию. Я хотел поухаживать за ним, чтобы он отдохнул, однако старец очень тактично, чтобы не обидеть меня, уклонился от этого. Он попросил только горячей воды, бросил в нее два стебелька лекарственной травы, которая была у него с собой, и выпил. На мои уговоры что-нибудь съесть он ответил: «Отец Паисий, прости меня. Я хочу приготовиться к причастию на праздник преподобного Петра Афонского двенадцатого июня. Я пришел, чтобы в последний раз увидеться с тобой и попросить у тебя прощения, потому что скоро умру. Поэтому я не могу взять тебя к себе послушником. Прости меня, я скоро умру».

Мне все это показалось странным. Ни с того ни с сего, будучи в полном здравии, он заявляет, что собирается умирать! Однако после нашей беседы, которая длилась два с половиной часа, а также наставлений, которые он мне преподал, я поверил, что это действительно так.

Он наставлял меня стоя, и я попросил его присесть. Однако он отказался и сказал: «Не подобает слово Божие говорить сидя», хотя после девятичасового пути с поклажей был очень уставшим.

На этот раз он нес свое рукоделие, чтобы приобрести за него все необходимое для погребения. Он хотел в последний раз побывать на Божественной литургии в келлии преподобного Нила, где принял монашеский постриг, и увидеться со своими немногочисленными друзьями, рассеянными по Святой Горе, и попросить у них прощения. Поскольку это было его последнее посещение, он беседовал со мной больше обычного, возможно, чтобы доставить мне больше радости и чтобы хоть как-то смягчить мою скорбь из-за утраты, которая меня ожидала. Перед тем, как он преподал мне свои наставления, я говорил с ним о трудностях, с которыми мне приходилось сталкиваться на своем послушании. Почти весь день я проводил с мирскими и, сам того не желая, постоянно выслушивал грязные мирские истории. Отец Петр ответил мне: «Отец Паисий, мы должны на все смотреть с добрыми помыслами».

Старец стяжал совершенную чистоту и все видел чистым, так как в нем уже не было греха, но обитал Христос.

Затем я спросил его об одном происшедшем со мной случае – было ли это от Бога или от лукавого, хотевшего ввести меня в прелесть. Он мне ответил, что это было