Бедная Настя. Книга 5. Любовь моя, печаль моя - Елена Езерская

Переодевшись для дома, Анна спустилась в кабинет мужа и, попросив Боннэ, чтобы ей никто не мешал, заперла дверь изнутри. На какое-то время она замерла на пороге и огляделась — у Анны было странное чувство, будто она совершает нечто безнравственное. Никогда прежде Анна не входила в кабинет мужа без его разрешения, да и особой необходимости туда входить в отсутствие Владимира и припомнить не могла. Их отношения были построены на доверии. И Анна имела в каждом доме, где они жили, свой уголок, свой будуар, куда муж входил, всегда предусмотрительно постучав в дверь или предупредив о своем визите через мадам Боннэ или Варвару. Точно так же кабинет Владимира считался его священной территорией, на которой его никому нельзя было беспокоить.

Исключения делались лишь для детей. Если они прорывались к отцу, когда он работал в кабинете, Корф никогда их не прогонял: играл с ними, шутил, но только до того момента, когда развлечение начинало перерастать в шумную и неорганизованную возню. Тогда Владимир становился суровым, и ребятишки, чутко откликавшиеся на любую перемену в его настроении, убегали к себе наверх, а барон тут же призывал к себе Варвару и негромко, но жестко отчитывал ее за нерасторопность. Дети должны понимать: отец работает — значит, он занят, и его нельзя беспокоить. Варвара согласно кивала, не меняя выражения своего добродушного широкого лица, и обещала, что будет воспитывать детей строже. Не строже, поправлял ее Владимир, а в понимании порядка. К порядку нельзя приучать наказанием или приказом — порядок должен войти в сознание, как умение дышать. Варвара опять кивала, обещала, а потом — через какое-то время, особенно после долгого отсутствия отца — все повторялось сначала.

Владимир обожал детей, но проявлял это так же своеобразно, как и свою любовь к жене. Его нежные чувства всегда таились где-то в глубине или прятались под внешней сдержанностью, как прежде — под мундиром. Такими, как правило, бывают очень тонкие и мнимые натуры, умеющие чувствовать на пределе человеческих сил. Однажды разглядев это, Анна перестала обращать внимание на некоторую скованность Владимира в обществе, на вдруг возникавшую в разговоре заносчивость. Она не сердилась на него, потому что понимала: это все от чрезмерной сентиментальности и наивности его неисправимо юношеской натуры.

Анне нравилось, что Корф с годами так и не повзрослел. Он и выглядел таким же молодым и сохранил ту же порывистость и внутреннюю страстность. И во многом благодаря этим его качествам их брак продолжал оставаться желанным для них обоих. Именно Владимир поддерживал неугасимым любовный тонус их отношений, на которые неизбежно влияли и заботы о детях, и новая служба Владимира.

Поэтому Анна, так сама ценившая независимость, уважала и оберегала уединение Корфа в своем кабинете. За годы, прожитые в семье, Владимир не просто стал ей ближе и понятнее. Когда улеглась эйфория свадебного кружения, когда время, проводимое вместе, стало повседневностью, Анна постепенно осознала, что и Владимир умеет бороться за свою любовь. И то, что она прежде считала импульсивностью, в действительности оказалось результатом длительной и напряженной внутренней работы по воспитанию чувств, которая всегда шла в нем незаметно для постороннего взгляда, а порой и для самых близких ему людей. Узнав это, Анна уже не боялась видимого отчуждения Корфа за закрытой дверью кабинета, потому что понимала: там он думал и там оставлял все тягостное, одаряя близких только любовью и лаской.

Между ними было заведено ни о чем друг друга без надобности не спрашивать. Поэтому Анна лишь смутно догадывалась о служебных тревогах мужа. Корф вообще никогда не умел жаловаться, но Анна и без слов понимала, что и когда с ним происходит. Разумеется, ей неведомы были подробности и обстоятельства его забот, но присутствие их Анна ощущала безошибочно. Как уловила во время поездки в Баден на воды почти несуществующий запах свежей печатной краски (так пахнет недавно взломанная колода новеньких карт) на его руках. Тогда, вернувшись однажды под утро, Владимир со вздохом ее поцеловал, полагая, что она спит и ничего не слышит, и нежно провел ладонью по завиткам волос на виске — ему так нравились ее золотистые локоны.

В какой-то момент Анна испугалась. Ей показалось, что опять начинается то, чем так грустно были памятны ей прошлые времена. Сколько раз она тайком наблюдала за Иваном Ивановичем, который, прочитав очередное письмо сына из полка, долго сидел в тишине кабинета, а потом открывал сейф в стене за креслом и доставал шкатулку, где хранились векселя и ассигнации! Но старая болезнь не дала рецидива. Прибавление в их семействе, кажется, отвлекло Владимира от его невеселых дум, и забота о ребенке и воспитание Ванечки целиком поглотило Корфа. Такова жизнь: сын для мужчины — повторение самого себя, и кто же упустит данную Богом возможность пройти этот путь еще раз, но уже без прежних ошибок и оберегая свое воплощение от любых напастей и бед?

И все же: что искал Толстов в кабинете Владимира? Честно говоря, Анна не знала, был ли у мужа скрытый от любопытных глаз сейф. Неужели агенты полагали, что Корф тайно, не объявившись жене и детям, вернулся в дом и спрятал здесь пропавшие деньги? Или все же господа из Охранного отделения решили, что это был заговор, и надеялись найти доказательства этой нелепой выдумке и злостному навету Писарева? А быть может, в кабинете где-то среди вещей скрывается ответ на этот мучительный вопрос — где сейчас Владимир и почему он исчез?

Анна не без трепета села за рабочий стол мужа и стала поочередно выдвигать ящики, вскрытые прошлой ночью Толстовым. Она искала и вместе с тем не хотела найти ответ на вопрос — он ведь мог оказаться и неожиданным, и неприятным. Не потому, что Анна сомневалась в порядочности мужа, а потому, что он легко мог стать жертвой обмана, как уже случалось не раз в их общем прошлом. Увы, Владимир не умел хитрить или ловчить, был по-хорошему наивен и в запальчивости мог принять желаемое за действительное. Но в любом случае он находился сейчас в смертельной опасности, его честь подвергалась сомнению, и только от нее, Анны, Анастасии, баронессы Корф, зависели судьба и жизнь ее мужа. Ей следовало успокоиться и тщательнейшим образом осмотреть в кабинете все, что могло подсказать отгадку или хотя бы намекнуть на причину исчезновения Владимира.

Заранее мысленно попросив у Владимира прощения за то, что вторгается в его святая святых, Анна принялась перебирать папки — с толстой кожаной коркой для доклада, с шелковыми завязочками для черновиков и такие же — для чистой бумаги. В подобных Анна хранила тетрадки с ученическими работами сына (задачами по математике, упражнениями по родному чистописанию и французскому языку), но все папки мужа оказались пусты. И непохоже было на то, что документы исчезли во время визита господина Толстова, скорее всего, ему тоже не удалось разыскать ничего существенного.

Удивительное дело — в отличие от Ивана Ивановича, обожавшего разные мелкие безделушки и ценившего изящные, особенно эксклюзивные вещицы, Владимир был начисто лишен склонности к сувенирам. Единственными сокровищами стали любимые шахматы отца, купленные у известного антиквара и привезенные кем-то из первых русских путешественников из Индии, с фигурами в виде миниатюрных животных — боевых слонов, пантер, изготовившихся к прыжку, солдат-обезьян, и коллекция трубок, собранная самим Владимиром еще в бытность своей полковой службы. Но даже их он хранил в недоступных уголках и пользовался ими нечасто. А из каждодневных спутников была у Владимира лишь ладанка в форме сердечка с небольшим изумрудом по центру, подаренная ему при рождении матерью, в которой он хранил теперь локоны своих детей — темно-русый, в отца, Ванечкин и пшеничный, как у Анны, Катеньки.