Манюня пишет фантастичЫскЫй роман - Наринэ Абгарян

— Ааааа… — Цеплялась за воздух скрюченными пальцами старуха и медленно оседала на пол.

— Ой, подожди, нани, я обозналась, это не Лусинэ, а какая-то другая девушка. Вооооон наша Лусинэ, вижу-вижу наконец ее, и косы у нее длинные, и каблук на туфлях маленький!

— Вот, — резво вскакивала с места старуха, — я же говорю, что это не моя Лусинэ! Анико, тебя отшлепать надо, у меня сердце чуть не треснуло!

— Нани, но юбка-то на ней все равно короткая!

В нелетные дни ястребов подкармливали сырым мясом, но совсем чуть-чуть, чтобы они оставались голодными перед завтрашней охотой. Оскорбленные таким беспардонным обращением, ястребы сидели, нахохлившись, в своих клетках и косились желтым глазом на безмозглых кур, нагло снующих кругом.

— Зиник! — ругался начальник аэропорта Мирон Арменакович. — Ни стыда у тебя, ни совести! Посмотри, во что твои куры превратили это солидное учреждение! Ты бы еще корову свою на взлетную полосу притащила!

— Мирон Арменакович, — становилась в боевую позу Зина, — чем тебе эти несчастные куры помешали? Они что, кушать у тебя просят? Может, зарплату просят или внеочередной оплачиваемый отпуск? Вот зачем ты меня такими замечаниями обижаешь? — тут в голосе Зины появлялся металл. — А будешь буянить, так и корову приведу!

Мирон Арменакович недовольно бурчал, но ничего не мог поделать. Дочь Зины замужем за его двоюродным братом, разве можно при таком раскладе ссориться с родственниками?! «С другой стороны, — расстраивался Мирон Арменакович, — начальник я или шелудивый пес? Что это за отношение ко мне такое?»

— А если комиссия? — вскипал он.

— А с комиссией я лично буду разбираться! Так и скажи комиссии — идите и разговаривайте с Зиной, ясно? А я найду чем умаслить комиссию. Две бутылки кизиловой водки — и комиссия будет ноги мне целовать! Ясно? — наскакивала на своего начальника Зина.

В пылу спора у диспетчера из-под тяжелого узла волос вываливался рваный чулок. Из таких старых чулок раньше делали подкладку, чтобы придать прическе пышность. Мирон Арменакович какое-то время со злорадством наблюдал мотающийся по Зининой спине рваный чулок, потом его начинала мучить совесть, и он, косясь куда-то в сторону, конспиративно шептал:

— Зиник, ты, это, поправь кос на голове!

— Где? — пугалась лицом Зина, лезла руками в волосы и, по одной выдергивая шпильки, приводила в порядок прическу. — Посмотри теперь, все ли у меня в порядке с косом?

— Ага, — бурчал Мирон Арменакович.

«Косом» в нашем городе называли тяжелый узел волос. Есть у меня большие подозрения, что кос — это перенятое из русского языка слово «коса». Народ за ненадобностью отсек окончание и присвоил слову новый, доселе не снившийся великому Далю смысл.

Когда городок накрывали традиционные декабрьские туманы, аэропорт вовсе впадал в анабиоз. В ожидании лучших времен он дремал под густой шапкой влажных облаков, тетя Зина выгуливала кур у себя на дворе, а ястребы пережидали нелетную погоду в железных клетках. Сторож Степан приносил им поесть, и, следя за тем, как птицы уничтожают куски свежего мяса, разговаривал светские разговоры.

— Карабас-джан, — говорил он, — медленно спеши, что ты ешь, как оглоед? Я же тебя вчера уже кормил, а ты себя ведешь так, что мне стыдно тебе в глаз смотреть. Ты еще скажи, что я тебя голодом морю! А ты, Барабас, воды мало пьешь. Запивать надо еду, сколько раз можно тебе одно и то же сказать?!

Степан разговаривал с ястребами только по-русски. Из уважения и чтобы показать, что он тоже не хухры-мухры, хоть и сторож. Ястребы, чтобы сделать ему приятное, важно кивали своими крючковатыми носами и прикидывались знатоками русского языка.

Будь на то их воля, белые зимние туманы длились бы целую вечность. Но ближе к Новому году резко холодало, и густой, непроницаемый туман разом оседал высоким слоем снега на город. Вечером еще было пасмурно и сыро, а с утра все улицы оказывались завалены полуметровыми сугробами! Урааааааа, наступила настоящая зима! Дети тут же хватали санки и на целый день пропадали из дому — спешили жить полноценной, такой редкой для южных широт зимней жизнью.

Хозяйки вытаскивали тяжелые ковры и выбивали их на белом полотне снега. Ковры мигом возвращали себе былую молодость, переливались яркими красками и долго потом пахли свежестью и зимой.

Однажды, декабрьской туманной субботой, мы с Каринкой гостили у Ба. Родители с Гаянэ и Сонечкой уехали в Кировабад — навестить нашу бабулю, а мы предпочли остаться с Манькой. Ба испекла свое знаменитое песочное печенье, и мы весь вечер соревновались: кто дольше продержит во рту растаявший, приятно пощипывающий язык тоненький лепесточек выпечки.

Ба следила за нами с плохо скрываемым раздражением.

— Если вы будете дурачиться, то я больше не дам вам сладкого! — наконец не вытерпела она.

— Ба-а, — я мигом проглотила печенье, — не обижайся на нас, мы просто вкусничаем!

— Я вам дам вкусничать! — нахмурилась Ба. — Так ведь подавиться можно, вдруг печенье не в то горло попадет?

Манюня с Каринкой и ухом не повели, а я побледнела. Из-за специфического строения носоглотки я постоянно давилась едой или питьем, и тогда напуганная моим задыхающимся видом семья кидалась отбивать мне все, что находится выше почек.

— Вся в своего отца, — причитала мама, — и того хлебом не корми — дай только подавиться!

Папа давился даже чаще, чем я. Потому что ел очень быстро. Особенно часто он давился сырой морковкой, которую очень любил и поглощал в каких-то неподъемных для человеческого желудка количествах. Поэтому, как только папа приближался к холодильнику, мама тут же бросала клич:

— Дети, ваш отец снова собрался есть морковь!

Мы тут же слетались со всех концов квартиры и обступали отца.

— Идите отсюда, — ругался папа и быстро-быстро пожирал морковку, — все будет нормально, я не подав… кха-кха-кха… люсь… кха-кха-кха… уху-кха!

— Папа, откинь голову! — орали мы и колотили его по спине. — Вот тебе вода, отпей глоточек.

— Захрмар… кха-кха-кха, это вы во всем виноваты… кха-кха-кха… не дадут человеку нормально… кха-уху-кха… поесть!

Я отодвинула свою тарелку и встала из-за стола. Манька с Каринкой и не подумали следовать моему примеру. Они с блаженным видом перекатывали во рту сладкую жижу и мычали от удовольствия.

— Ммммм!

— Посмотрите на этих дегенераток! — прогрохотала Ба.

— Бааа, — ткнулась я ей в грудь мордочкой, — ну Ба-боч-ка, они не подавятся!

Ба засмеялась и поцеловала меня:

— Ну до чего ты ласковая, Нариночка, совсем как теленок!

— А я? — мигом проглотила печенье Манька. — Я что, не ласковая? Я тоже как теленочек, скажи, Ба.

— Теленочек, не волнуйся, — чмокнула внучку Ба и уставилась на Каринку: — Ну что, Чингисхан, так и будешь упрямиться?