Вот это поцелуй! - Филипп Джиан

Вы знаете, иногда достаточно сказать что-то, чтобы через минуту услышать прямо противоположное. Не замечали? Я здесь оплакиваю свою горькую участь, и что же я вижу? Я здесь жалуюсь на судьбу некоторых женщин, на их неспособность соблазнить первого встречного, и кого же я вижу? Рамона! Вероятно, я плохо закрыла дверь, потому что Рамон здесь, маячит в полумраке коридора и не сводит с меня глаз.

Району лет двадцать пять. От воды с ароматами я расслабилась. Тишина, покой, мягкий свет (я когда-то решила, что место, где я раздеваюсь, должно освещаться одной лампочкой в двадцать ватт) прогнали дурное настроение. Я вдруг обнаружила, что пребываю в наилучшем расположении духа. Рамон глазеет на меня? Ну и пусть! Разве меня это бесит? Разве хочется послать его подальше, как я это делаю обычно? Не знаю, не знаю…

Я смотрю на него, напустив на себя равнодушный вид. А ведь он, ей-богу, недурен, в физическом смысле! Теперь, когда я имею возможность рассмотреть его и вижу, что женщины его тоже интересуют. Конечно же я польщена. Очень приятно видеть, что у молодого парня имеются какие-то задние мысли насчет вас. Иногда это может оказаться просто потрясающе. Кстати, я вдруг осознала, что именно это мне и было так нужно.

Я приподнялась в ванне и села. Если ему нравятся крупные груди, то вот они, перед ним.

– Что это ты там делаешь, Рамон? Автобуса, что ли, дожидаешься?

Ах, эти молодые парни, их порой надо хорошенько встряхнуть!

Я взяла большое полотенце и расстелила его на ковре в гостиной. Я сказала ему, что все будет именно так, и без возражений, заниматься этим с ним в спальне я не стану, но он был так возбужден, что, предложи я ему стенной шкаф или подоконник, тоже бы не возражал. Так и быть, я согласилась начать в кресле, и он положил мои ноги на подлокотники. Мое дебелое тело белело в синеватом полумраке ночи. Скажу откровенно: я была несколько озадачена.

Позже я опять приняла ванну. У меня были красные пятна по всему телу, словно я только что вышла с занятий борьбой, и они прямо-таки огнем горели. Я совершенно обессилела, была вся в поту и засохшей сперме, но, как мне кажется, ему от меня досталось не меньше. Я ему показала, что тоже могу разгорячиться, заставить его лицо исказиться гримасой, схватить его за волосы или пригвоздить к полу. А что же, он думал, я еще в школу хожу? Я славно разрядилась, признаюсь честно. Я получила определенное удовольствие и, как говорится, сняла напряжение. Да, я должна это признать. Но заниматься этим каждый божий день я не собираюсь.

Рамон, наверно, сейчас пьет пиво за мое здоровье, раскололся приятелям, с которыми делит кров, а они требуют от него все новых и новых подробностей, большая ли у меня киска, позволяла ли я ему иметь меня сзади и брала ли в рот. Я очень отчетливо видела эту картину. Ну да ладно. Ничего слишком оригинального. Я даже надеялась, что они от души веселились и заодно чему-то учились. Вообще-то мне хотелось бы быть с ними. Слушать их глупости, чтобы не надо было думать о вещах более серьезных. Я позволила бы двум другим тоже меня отыметь, как эта женщина, Катрин Милле. Это ж надо! Она вообще в своем уме? У нее проблемы?

Если хотите знать, член у Рамона такой кривоватый. Я о таких штуках слышала, но прежде никогда не видела. Надо бы обсудить это с Фрэнком, обменяться впечатлениями… Или нет? От одной такой мысли мне стало худо. Надо бы перекусить.

Голод у меня просто волчий. Аж волосы встают дыбом, когда я приближаюсь к холодильнику. Вы не знали? Не предполагали, что так бывает? Да-да, от предвкушения волосы у меня сами шевелятся, ляжки трутся одна о другую, слюна стекает по подбородку. Не знали?

В холодильнике я нахожу остатки равиоли и тотчас же торопливо запихиваю их в микроволновку.

Мэри-Джо что-то осунулась. Фрэнк тоже выглядит неважно: физиономия у него раскрашена во все цвета радуги.

Я пригласил их обоих позавтракать на берегу реки; нас посадили поодаль от других посетителей, чтобы Фрэнк не пугал детишек своей рожей жертвы ДТП и налитыми кровью глазами.

Мэри-Джо заявила, что ночью глаз не сомкнула из-за всей этой жуткой истории и чтобы я прекратил пялиться на нее так, будто никогда не видел. Фрэнк высказал подозрение, что у него резец сломан, потому что ему больно откусывать свежий круассан и даже жевать белок яйца.

Что до меня, то я был в полном порядке. Паула заявилась ранним утром и занялась уборкой и мытьем посуды, в то время как я проделывал перед открытым окном ежедневные упражнения для брюшного пресса. Я ее ни о чем не просил, а поскольку не просил, то и никаких комментариев по поводу ее трудов не делал, не высказался насчет ее обращения с пылесосом (можно было подумать, что она бродит в облаке поднятой ею пыли уже дня три) или мытья посуды (но, может быть, она впервые мыла тарелку без резиновых перчаток?). Я попрыгал через скакалку в опустевшей гостиной, затем раз сто отжался на ковре, чтобы заранее компенсировать излишества, которые позволю себе вечером; проделывая все эти упражнения, я наблюдал за Паулой; она предложила налить мне ванну, помассировать плечи и, наконец, растереть меня рукавичкой… или даже без рукавички, как мне больше понравится. Я ей вежливо ответил: «Не стоит».

Паула заявила, что в конце концов она возьмет меня измором. Я потратил немало времени, чтобы объяснить ей, что жизнь полицейского полна опасностей, никогда не знаешь, что может случиться, так что никакая мало-мальски разумная женщина не будет стараться вступить в продолжительную связь с представителем закона, который еще и спит со своей напарницей.

– Я не верю.

– Чему ты не веришь?

– Что ты с ней спишь.

– Послушай, Паула, а почему ты не веришь?

– Марк мне сказал, что это чушь.

– Могу поклясться, я с ней сплю. Не сомневайся.

– С этой толстухой?

– У этой толстухи изумительные зеленые глаза! Ты заметила? Да, кстати, я предпочел бы, чтобы ты прекратила ходить за мной хвостом. Поняла? Неужели тебе днем больше нечем заняться? Я имею в виду, когда ты не спишь.

Я подозревал, что она заваливалась в мою постель, когда меня не было дома. В мусорном ведре я нашел коробочку из-под снотворного. Перед уходом я сказал ей, что не осуждаю ее и беру свои слова обратно, потому что никто не может утверждать, будто для дневных часов есть лучшее занятие, чем сон. Я настаивал, что мы с ней должны прийти к согласию по данному вопросу.

У Мэри-Джо было такое выражение лица, какое бывает у женщины, изменившей любовнику. Фрэнк с удрученной миной трогал языком зуб; два пальца у него были прикреплены к металлической шине, все это обмотано бинтом, образуя давящую повязку, которая резала тыльную сторону его распухшей ладони.

– Ну, как ты, Фрэнк?

– Ничего, вроде получше. Пока еще ощущаю некоторую слабость, но скоро все пройдет.

Воробьи стайками влетали в открытые окна, на которых колыхались от ветра занавески в желтую полоску, и кружили вокруг столов. Они дрались из-за крошек. На улице, на самом солнцепеке, группа подростков, настоящих амбалов, забавы ради мочилась на коляски мотоциклов. Но Фрэнк на них не смотрел. Он все пытался поглубже вжаться в свое кресло.