Золотые ласточки Картье - Екатерина Лесина

– А вы ссорились? – поинтересовалась Лялька, придвигаясь вплотную. Софья мысленно пожалела, что поддалась на Лялькины уговоры и села на заднее сиденье.

Глядишь, впереди бы укачивало не так сильно.

– Ой, тут такое… Ну, как ссорились?.. Вроде никто и ни с кем не ссорился…

– А на самом деле?

– Ну… вот Маргоша когда-то Стаса кинула, а теперь небось локти кусает… или нет. Маргоша такая стерва! – Машка закатила глаза. – Ника ничуть не лучше… Они на пару когда-то дружили… И я, конечно, только теперь у меня семья, а эти…

– Машка, хватит сплетничать! – одернул Машку Павел. – Можно подумать, кому-то твои рассказы интересны…

– Еще как интересны, – тихо проговорила Лялька, но Машка замолчала, насупилась, только сказала:

– Вы поперед Маргоши не лезьте. А то со свету сживет, как Аннушку…

– Кто такая Аннушка? – Лялька спросила это шепотом, но Машка вдруг мотнула головой и сказала:

– Так, никто… я просто вдруг… Пойду, наверное.

Все «страньше» и «страньше».

– Знаешь, – Лялька сунула в руку карамельку, надо полагать ту самую, лимонную, антиукачивающего свойства, – мне эта затея перестала нравиться.

Но было поздно: автобус прибыл к месту назначения.

Вилла «Белый конь» в местные пейзажи не вписывалась категорически. И Софья, выбравшаяся из автобуса, смотрела и удивлялась: кому это в голову взбрело выстроить… этакое?

Беломраморное чудо возвышалось на холме.

С холма сбегала дорожка, окаймленная неряшливым кустарником. Слева виднелся запыленный лужок, сквозь зелень которого проглядывала земля, справа – лес, но тоже какой-то некрасивый, низкий и грязноватый.

За холмом начиналась деревня, и вид домов, обыкновенных, деревянных, с облезлыми стенами, кирпичными трубами и черепичными крышами, резко контрастировал с мраморным великолепием виллы.

– Офигеть, – выразил общее мнение Пашка.

– Стасичек, – Марго решила далеко от добычи, которую уже полагала своей, не отходить. – Скажи честно, что ты пытался его отговорить…

Массивная дверь приоткрылась, выпуская человека вида преудивительного. Софья даже про тошноту забыла. Человек был высок, пожалуй, выше на голову брюнетистого Стаса. И широкоплеч. И лыс… Уши его оттопыривались, некогда сломанный нос отличался удивительной кривизной. Одет человек был в спортивные шорты с широкими лампасами и рубашку-гавайку, застегнутую на одну пуговицу.

На ногах – шлепанцы.

На носу – очки в тонкой золотой оправе. И деталь эта, чересчур стильная, несколько диссонировала с общим обликом человека.

– Прелесть какая! – прошептала Лялька. – Держите меня семеро…

А сама вцепилась в Софью.

– Васька! До чего же я рада тебя видеть! Хоть что-то в этом мире не меняется! Ты по-прежнему раздолбай…

Маргоша обняла его, приникла к широкой груди, и пожалуй, чересчур уж приникла.

– Я ей глаза выцарапаю, – буркнула Лялька. – И космы крашеные повыдергиваю…

– Признайся, скучал?

– Конечно, дорогая, – Васька осклабился, блеснув зубами. – Как это я мог по тебе да не соскучиться? Страдал безмерно. Слезы лил…

– А по мне? – мурлыкнула Ника, бросив на Стаса раздраженный взгляд, будто бы он, Стас, был виновен в том, что пригласил Марго.

– И по тебе, моя прелесть, – Васька обнял обеих, а Машка с визгом повисла на могучей его шее. – И по тебе, Машуля… Ты ж мое солнце… Похорошела-то как! Но прошу в дом, прошу…

В доме пахло пирогами.

И солнце, пробиваясь в витражные стекла, рисовало на паркете картины-тени.

– Неплохо устроился, – произнес Артемка, оглядевшись. – Прямо Италия на дом…

– А мне здесь нравится, – заметила Лялька, озираясь совершенно по-хозяйски.

И не только ей.

Маргоша прищурилась. Никуша вздохнула, громко, томно.

– Васька, может, скажешь, чего ради мы здесь собрались? – произнес Павел тонким голосом и, остановившись в центре очередной гостиной, выполненной в бежево-золотых тонах, вытер пот.

– Скажу, конечно, скажу! Но сначала по комнатам… Отдохнуть с дороги, душ принять… а там обед… За обедом я все скажу…

В Васькином доме пахло сдобой. И вновь запах этот пробудил воспоминания.

Первый.

Второй… Как в школе, на первый-второй рассчитайся. Он всегда был вторым. Стоял самым последним в позорном школьном ряду, потому что ростом не вышел. Нет, в старших классах он вдруг вырос, как-то быстро и всего за одно лето, премного огорчив мать, которая опять заговорила о том, что после школы его содержать не сумеет. И про университет думать он не должен. Высшее образование развращает душу. Образование вовсе развращает, и будь мамина воля, она запретила бы ему ходить в школу.

Но не о том, о линейке школьной… о девчонках, которые стояли рядом и хихикали, потому что он был ниже и слабей. Об играх дурацких и жестких школьных мячах, летевших в него… о синяках и собственном бессилии, унизительном.

…О том случае в раздевалке, когда Генка из параллельного класса, здоровый и агрессивный, даром что тупой, зажал его в углу и, стянув трусы, в лицо ими тыкал, приговаривая:

– Жри, жри давай…

Надо было убить Генку.

Но тогда он не умел убивать и сучил ногами, плакал, пока не пришла уборщица, которая обоих погнала. Трусы Генка повесил на елку в школьном дворе и подписал еще…

…Вызывали маму, и после беседы с завучем она сказала:

– Господь велел терпеть.

Терпеть ему не хотелось, а хотелось сделать что-то этакое, чтоб его зауважали.

Если найти Генку сейчас, то… вспомнит ли? Наверняка в его памяти все выглядело иначе, память, она вообще шутки шутить любит. Генка, скорее всего, вырос, обзавелся работой, семьей, детьми и сонмом дурных привычек, с которыми он борется, но вяло.

И удивится, если его вдруг убьют за школьные шалости.

Станет спрашивать:

– За что…

Она, его вторая, тоже спрашивала. Лепетала, глядя в глаза, до последнего, пусть он утратил способность слышать ее голос, но угадывал вопрос по шевелению губ, по тающему взгляду.

За что? За предательство.

Со времени Анниной смерти год прошел. Поначалу дни летели быстро. Он с удивлением понял вдруг, что способен жить. Анна появлялась по ночам, не мучила, скорее уж сны его, яркие, такие настоящие, доставляли извращенное удовольствие. И он просыпался полным сил.

Но сны тускнели. И время замедлялось. Он вдруг осознал, что вскоре эти сны иссякнут. Испугался.

И задумался… Нет, мысль об убийстве пришла в его голову не сразу. Все-таки тогда он еще был – или казался? – человеком нормальным. Но не повезло встретить ее.