Чужая душа - Наталья Корнилова

Я качнула головой:

– Почему вы так говорите? За здорово живешь посадить – значит, вы думаете, что это не он?

Куценко снова похабно заулыбался. Его ужимки и рыхлая мимика меня уже бесили.

– А я как-то не задумывался, – сказал он. – Мог Ельцов убить Таннер, не мог ли. Не задумывался, вот. Я вообще с ним никогда плотно не общался, если не считать того, что когда мне было двенадцать лет, а ему восемь – змеев вместе запускали в школе, и все.

Говоря это, он водил взглядом по полу.

Я едва не засмеялась: этот толстый Жора своей неуклюжей манерой лгать напомнил мне четвероклассника, который пытается соврать и на вопрос, почему он не выучил стихотворение Лермонтова «Белеет парус одинокий…», начинает лепить что-то невразумительное типа: «А у меня, Марь Иванна, бабушка заболела. Лежит и болеет, а я за ней ухаживал, вот и времени не было выучить».

Да, Куценко точно лжет. Откровенно, грубо, хотя и не глядя в глаза. По всей видимости, это намеренная ложь, хотя бывают и такие люди, которые, не соврав на пустом месте, перестают уважать себя.

Тем временем Георгий Станиславович, докурив «Житан», снова оседлал своего конька, заговорив о своем банном хозяйстве:

– У меня тут все в порядке содержится, так что ничего удивительного, что банкиры сюда ездят. Редко, но… А то вы уж очень подозрительно на меня смотрите, так можно придумать да мне приляпать, что это я как-то причастен к ее смерти, а я ничего того и знать не знаю. Пройдемте, пройдемте, что вы, Мария!

– Нет, спасибо, – начала было я, но директор Куценко уже схватил меня за руку с уже известной, так сказать, отрепетированной развязностью и потянул к двери. Вероятно, он намеревался показать те банные апартаменты, в которых омывала свои телеса покойная Т. О. Таннер. Я подумала, что мне не стоит отказываться, иначе он просто оторвет мне руку.

Мы дошли по коридору до внушительной деревянной двери, покрытой лаком, и, не переставая гнусить что-то об удобствах своего помывочного комплекса, Георгий Станиславович дернул на себя ручку двери, а потом повторно – со словами:

– Что за черррт?

Но тут дверь с силой распахнулась, и тут же послышался дикий вопль, а над моим ухом пролетела мокрая мочалка. Куценко подпрыгнул, бормоча: «Что за кретинизм?» – но тут же отскочил и попятился в общий коридор.

И было отчего.

Потому что из душевой кабинки, ряд которых был расположен неподалеку от входа, выскочило такое, что даже у привычного к банным перипетиям Георгия Станиславовича, кажется, перехватило дыхание. При этом он непроизвольно издал горлом неопределенный булькающий звук, с которым разбивается бутылка шампанского, и начал медленно сползать вниз по стене. На пол.

Думаю, не только я, женщина, но и какой-нибудь герой войны, привыкший смотреть в глаза смерти, испугался бы при виде выскочившей на нас свирепой пенсионерки, обмотанной мокрой простыней на тот манер, каковым иной вдребезги пьяный римский сенатор, очевидно, нацеплял на себя тогу. Подопечная пенсионного фонда воистину впечатляла. Самый отважный Рэмбо во Вьетнаме отступил бы в панике. Самый невозмутимый Терминатор не утерпел бы и позорно убежал назад в свое будущее при виде мчащей на него старухи с налитыми гневом глазами, крашенными старой хной волосами и широченной улыбкой в два зуба, благо челюсть спокойно отдыхала на полке в предбаннике.

…Неужели любая из нас, прекрасных молодых женщин, может стать такой? В том числе и я?

– Е-мое! – пробормотал за моей спиной Куценко, а ответом на это слабенькое восклицание стал целый хор голосов, из которых выделился бас старухи, замотанной в «тогу».

– Сволочи-и-и-и! Креста на вас нет!

Кажется, не только вставные челюсти, но и все очки старушек остались в гардеробе, так что меня в моем брючном костюмчике успешно приняли за мужчину. Я попятилась.

Нет, я уважаю старость, но не в таком накаленном виде. Армада старух грозила захлестнуть меня, как девятый вал, и я поспешно устремилась в коридор и, навернувшись через что-то, неловко упала на пол. Перед глазами бесновалась ожившая портретная галерея бабок-ежек, и я, машинально пошарив рукой по полу, подумала, что пора уматывать из этой горячей как в температурном, так и в эмоциональном плане точки планеты.

«Пой частушки, бабка-ежка, пой, не ррразговаривай!» – промелькнул в голове обрывок песенки из детского мультфильма. Рука попала во что-то влажное и теплое. «Шла лесною стороной, увязался черт за мной, думала – мужчина. Что за чертовщина?» Нет, моя рука попала не в воду. Я всегда прекрасно умела отличать по осязанию, по одному касанию, воду и такую примечательную жидкость, как кровь.

«…что за чертовщина?» – ухнул хоровод.

Я слабо пошевелилась на полу, а потом села. Костюм, кажется, безнадежно испорчен, но не это, не из-за этого!..

…Мой банный проводник Куценко лежал на полу, раскинув ноги и подложив под затылок левую руку, как если бы он загорал в пляжном шезлонге. Впрочем, подобные сравнения едва ли пришли бы мне в голову в ту минуту. А что касается не моей головы, а головы гражданина Куценко, то тут дело было куда печальнее: голова его была прострелена двумя выстрелами, кровь и мозги размалевали стену и фрагмент пола.

Именно в эти размывы, словно щедрой рукой художника-абстракциониста нанесенные на стену и особенно пол, я и вляпалась.

Убит?!

– Господи! – проговорила я, поднимаясь на ноги. «Это что же за чертовщина такая? – мелькнуло в голове. – Неужели кто-то из старушек, не удовлетворившись пенсией, перешел на современную криминальную платформу и теперь подрабатывает киллерством?»

Как бы там ни было, но, по всей видимости, кто-то из бравых пенсионерок обладал изрядным зрением (несмотря на отсутствие очков и зубов), благо пространство коридора прорезали несколько свистящих шепотков, сбившихся в глухой ропот:

– Ой, чтой-то?

– Директора убили!

– Куценку?

– Да вот он лежит! Он!!

– Да у ево… застрелили его! Зинаида Андревна… вы!..

– Как в «Улицах разбитых фонарей». Я вчера по НТВ смотрела!..

Ни на размышления, ни на осмысление сложившейся ситуации времени не оставалось. Да и что рассуждать, и без того очевидно, что Куценко был убит в промежутке между тем, как он отпрянул от двери, и мгновением, когда я оглянулась на него, вляпавшись в мокрое. Временной интервал составлял не более десяти секунд.

Решив это, я сделала несколько шагов в сторону от скопища старух, а потом направилась по коридору, спинным мозгом предчувствуя, что это еще не конец.

Я оказалась совершенно права. Пенсионерки загомонили, и кто-то бросил клич:

– Глядите, удирает!.. Этовв-ва… которая!..

– Так это ж, наверно…

– Деррржи, Степановна!!