Узкие улочки жизни - Вероника Иванова

Телевизор продолжал безудержно лопотать, и следовало бы потянуться за пультом, чтобы заставить мерзкий ящик замолчать, но время и обстоятельства потребовали совсем иных действий.

Фроляйн Цилинска поднялась со стула, как столетняя старуха: тяжело, пошатываясь, судорожно ища опору в крае стола. Выпрямилась. Медленно моргнула. Обвела невидящим взглядом кухню.

«Умерла... Она умерла... Это всё из-за меня? Это я виновата? На моих руках кровь? Кровь... Кровь?!..»

Конечно. Ты же только что раздавила чашку. Порезов немного, но они сочатся алым, пачкая твою ладошку.

«Нет... Нет... Нет... Это не я... Я не могла... Это не мои руки! Они не могут быть моими... Не могут... Не будут...»

Медиумам запрещено владеть огнестрельным оружием, и вовсе не зря. Колюще-режущие предметы тоже необходимо прятать подальше от наших чувствительных натур. Пренебрежение простыми до глупости правилами всегда ведёт к неприятным последствиям — эту истину я благополучно забыл, убаюканный мирной жизнью, но наработанные рефлексы прошлого не подвели.

Сползти со стула как можно плавнее, потому что резкие движения могут напугать. Оказаться чуть дальше, чем расстояние удара, чтобы противник чувствовал себя в относительной безопасности, выдержать паузу для закрепления психологической реакции и только потом сделать бросок. Поймать запястье, крутануть, заставить пальцы отпустить нож, а спину — выгнуться дугой. Прижать к стене, ладонью левой руки фиксируя голову, чтобы не запрокинулась и не мотнулась, куда не надо. Потом останется ссадина или небольшой синяк на щеке, но это можно пережить. Всё можно пережить, кроме смерти.

«Нет! Нет! Нет!.. Это я убила её... Я убийца... Не хочу! Не могу!..»

Ты не виновата, девочка. Просто прими, как данность: не виновата. Потом я всё тебе объясню, всё-всё, что только захочешь, но сейчас... Сейчас тебе нужно знать и верить только в одно:

— Ты-не-виновата-ты-не-виновата-ты-не-виновата...

Наверное, ещё минут пять такого напряжённого речитатива, и я охрипну. Впрочем, плевать. Ты должна знать, девочка: никакой вины. Ни перед кем.

Ты самое невинное и нежное существо на свете. Ты настоящее чудо, естественное и прекрасное. Ты не можешь уйти и лишить мир лучика света, изливающегося из твоей души. Не сейчас, прошу тебя. Останься. Всем будет плохо, если ты уйдёшь. Всем, кому ты могла бы помочь... Срок нашей жизни отмеряют на небесах, помнишь об этом? Ангелы будут недовольны. Конечно, они ничего не скажут, но прольют слёзы. По тебе. Каждая слезинка крылатых плакальщиков станет каплей воды, соберутся тучи, разразится гроза. А я, когда увижу, что начинается дождь, непременно выйду на улицу и буду спрашивать у каждой дождинки: зачем, Ева? Зачем ты ушла? Ты же знаешь, у меня много терпения и ещё больше упрямства. И я буду спрашивать, пока... Пока ты не вернёшься. Или не ответишь.

Зачем, Ева? Зачем?

На какое-то мгновение мне показалось, что её сознание замолчало. Совсем. Но пускать страх в собственное сердце — слишком большая роскошь для меня теперь. А вот ярость... Она будет к месту и ко времени.

Зачем, Ева?!

«Я... не знаю... Я ничего не знаю... Наверное, так надо? Так будет правильно?...»

Она всё же ответила. Очень тихо, на пределе восприятия, но ответила. А я не умолкал:

— Ты-не-виновата-ты-не-виновата-ты-не-виновата...

«Я... не знаю... Я ничего теперь не знаю!..»

Тихий вечер на закате лета. Качели в тенях яблоневого сада. Пушистая шаль, накинутая на плечи. Ты всё решишь, девочка. И поступишь, как считаешь нужным, но не сейчас. Чуть позже. Дверь в осень непременно откроется, но не торопись браться за позеленевшую бронзу ручки. Задержись ещё ненадолго в лете. В моём лете. Каким я его помню и никогда не забуду...

Из соседского дома в сад выплывает аромат только что снятого с огня яблочного пирога. Солнце играет в прятки с кучевыми облаками. Хочешь, я покачаю качели, пока нас не позовут на ужин? Знаю, ты устала, поэтому сегодня ты — королева на уютном троне, а я буду твоим верным рыцарем. И ни один дракон не посмеет тревожить наш покой: ни страх, ни боль, ни сомнение, ни раскаяние. Не нужно думать ни о чём, девочка. Есть только тёплый ветер, ласково высушивающий слезы на твоём личике, и есть будущее. Но оно подождёт, пока мы немного задержимся в настоящем...

Ритм дыхания становится реже и заметно ровнее, но я загоняю подальше все бесстрастные мысли, оставляя на поверхности спокойную и уверенную нежность. Это трудно. Очень. Но для меня всё-таки неизмеримо легче, чем говорить то же самое вслух.

Ты мне очень дорога, девочка. Но себе ты должна быть ещё дороже. Не забывай об этом.

«Не буду...»

Веки опускаются, как занавес, и сознание Евы, отыграв предписанную роль, уходит со сцены. Полусон, полуобморок. Что ж, пожалуй, наилучший вариант: в таких случаях пользоваться медикаментами довольно опасно. Теперь нужно устроить девочку поудобнее, например, где-нибудь...

— На втором этаже, — подсказывает леди Оливия, с которой я, повернув голову, встречаюсь взглядом. — И не забудьте повесить на входную дверь табличку. Сегодня салон работать не будет.

* * *

— И как скоро нам следует ожидать визита полиции, мистер Стоун?

Дайте-ка подумать. Новость прошла по всем местным каналам четверть часа назад. Примерно в это же время или чуть раньше в полицию поступило сообщение о происшедшем, стало быть...

— Вам не помешало бы взять несколько уроков актёрского мастерства, мистер Стоун. Если хотите, я порекомендую опытного наставника.

Актёрское мастерство? О чём она говорит?

Леди ван дер Хаазен укоризненно качнула головой:

— Не хмурьтесь так сильно, а то морщины на лбу станут ещё глубже. Я ценю вашу искренность и открытость, но право, их могло бы быть поменьше.

— Простите, миледи, я не совсем понимаю, о чём идёт речь.

Хозяйка строго улыбнулась уголками губ и подошла к окну, занимая в окружении тюлевых складок позицию, весьма удобную для незаметного наблюдения за происходящим на улице.

— Вы не умеете или не желаете скрывать свои чувства. В ответ на мой вопрос следовало или удивиться или, в крайнем случае, поинтересоваться, почему я упомянула полицию. А что сделали вы?

Хм. Я...

— Вы начали считать. В уме. Но не потрудились попытаться скрыть внезапно возникшую сосредоточенность. Какой вывод следует из ситуации? Вы наследили достаточно, чтобы привлечь интерес властей. А теперь всё же расскажите, что именно произошло вчера в ресторане.

Разумеется, она права. Во всём. Почти. Забыла только одну несущественную с её точки зрения деталь. Я не хочу скрывать свои чувства. Зачем? Таинственность так плотно прилегает к откровенной лжи, что временами их невозможно разделить. А лгать мне не интересно. Если я не врал даже в детстве, чтобы избежать наказания или получить незаслуженное поощрение, то став взрослее, окончательно отказался от напряжения фантазии с целью ввода окружающих в заблуждение. Единственное, что себе могу позволить — промолчать. Но получается, что моё молчание оказывается едва ли не красноречивее любых слов, как верно подметила леди Оливия.