Писатели и любовники - Лили Кинг

У нас с Гарри две двойных смены – во вторник и в четверг. Когда работает Гарри, официантка из меня не очень дельная: мы погружаемся в разговоры и вымогаем у наших сушефов БЛТ48 или крабовые котлетки, курим с Алехандро на пожарной лестнице, и всякий раз, когда нас ищет Маркус, мы не оказываемся у него под рукой, – но зато я официантка более жизнерадостная. Обаяние Гарри впитывается и в меня. Обслуживаю я хуже, но чаевые всегда выше.

– Не панна-котта он, да? – спрашивает Гарри в четверг, пока мы обедаем вишисуазом и кофе со льдом на официантской станции, а Маркус собеседует кого-то у себя в кабинете.

Гарри пригласил меня поужинать в первую же смену, которую мы отработали вместе. Он был пригож и потешен, с сексуальным британским выговором и безупречным гетеросексуальным прикрытием. Сказал мне, что родился в Лахоре, но в три годика переехал в Лондон.

– Северо-восточный Лондон? – спросила я, поскольку разговаривал он, как один мой друг оттуда, с которым я познакомилась в Париже.

– Ага, Редбридж. Ты кто – Хенри Хиггинз?49

Рассказал, что стал англичанином в девять лет, когда сменил школу и имя – с Харуна на Гарри.

– Кожа у меня посветлела как по волшебству. Ого-го фокус-покус. Но после этого я стал своим в доску.

За десертом собиралась рассказать ему о Люке, объяснить, что пока не готова заводить роман. Но когда подали панна-котту, Гарри заикнулся о своем бывшем по имени Альберт. Меня уложили на лопатки. Позже мы назвали это панна-коттским прозрением.

– Кто? – переспрашиваю я сейчас.

– Этот парень Сайлэс.

– Черт, надеюсь, что нет. Если окажется, что да, можешь забирать его себе.

– Писатель? Вот спасибо-то.

– В каком смысле?

– Не нужен мне тот, кто постоянно вот здесь. – Он помавает пальцами вокруг своих блестящих черных волос. – Мне нравятся толкачи. Писатели – не толкачи. Те, которые хорошие. А с плохим писателем я б не сошелся. Господи, ужас какой. – “Ужыс” – так он это произносит. Уходит отдать чек на свой столик. – Плюс к тому, – говорит он, возвращаясь, – я сам хочу быть краснобаем. Мне нравится доминировать – словесно. Твоя тройка хочет горячего чаю. Скажи, что на улице девяносто50 и у них губы расплавятся, как воск.

Маркус выходит из кабинета, когда я приношу чай, а Гарри принимает заказ, – и обнаруживает наши тарелки с вишисуазом.

– Я вас больше никогда вместе на смену не поставлю.

Он всегда это говорит. И мы чувствуем себя так, будто нам по шесть лет. Корчим друг другу рожи у Маркуса за спиной.

В тот вечер домой попадаю поздно – в нижнем обеденном зале праздновал чей-то юбилей шестьдесят один человек, на автоответчике – Сайлэс.

– Кейси, извини. Мне нужно уехать из города. Ненадолго. Не знаю точно на сколько. – Рот он прижимает к трубке очень плотно, мимо него пролетают машины. – Мне жалко упускать наше завтрашнее свидание. Честно. Это единственное что. Не знаю. Я тебя едва знаю. Но. Мне надо. Надо уехать. Короче, я тебе позвоню, когда вернусь. Нет. Ну, я правда не могу. Всего тебе хорошего. – Возникает пауза, а затем: – Блин, – и трубка падает на рычаг.

– Еще один динамщик, – говорю я Мюриэл.

– Может, по семейным обстоятельствам или как-то.

– Не может. Он такой, ым, надо уехать из города, ым, ненадолго. Не знаю на сколько. – Она смотрит на меня с сомнением. – Хотелось бы познакомиться с парнем, который хочет того, чего, с его слов, хочет. Никаких больше “я просто медленно” или “мне просто надо уехать на совсем непонятное время”. Господи.

– Не вычеркивай Сайлэса.

– Вычеркиваю железно.

– Я тебе собираюсь показать рассказ, который он написал.

– Не надо. Не желаю видеть.

Мюриэл не желает, чтобы пятничный вечер у меня пропадал впустую, и приглашает к себе гостей на ужин.

Гарри меняется сменами с Ясмин и приходит со мной. Напропалую заигрывает со всеми ребятами-гетеро. Надоели ему геи, говорит он. В Провинстауне с новым помощником официанта все сложилось паршиво. Мюриэл подает цыпленка по-мароккански, кускус и сангрию. На диван постелила клок батика.

– Очень мультикультурно и богемно, – отмечает Гарри.

Почти все друзья Мюриэл – писатели, настоящие, не то что мои старые друзья, переболевшие этим, как гриппом. Она расставляет еду, как на фуршете, у себя на столе, накрытом сари и отодвинутом от стены. Накладываю себе в тарелку, стоя рядом с мужиком, который представляется Джимбо, у него в прошлом году вышел роман. “Мотоциклетная мама”. Отклики смешанные, говорит Мюриэл, но на следующую книгу у него все равно договор на шестизначную сумму.

– Лучше держаться подальше от мутной плошки с невнятным фаршем, – говорит Джимбо, толкаясь своим плечом в мое. Сразу видно: он не понимает, знакомы ли мы уже – и спали ли мы с ним. Ни то ни другое, не обращаю на него внимания. – Руди, – говорит он на избыточной громкости у меня над ухом какому-то парню по другую сторону от меня. – Вот это похоже на то, что нам давали в “А. Д.”51, когда Пепе брал отгул. – На всякий случай, для тех, кто не в курсе, что он оканчивал Гарвард. Продолжая верещать, уходит в другой угол комнаты.

Среди гостей еще один человек, у кого вышла книга, – это Ева Парк. Ее сборник рассказов получился роскошным, удостоился моря внимания в прошлом году и завоевал премию ПЕН/Хемингуэя. Она осторожно устраивается на низенькой табуретке, слушает объяснения двух коллег Мюриэл, почему Евина книга – шедевр современной беллетристики. Мы познакомились шесть лет назад, когда Ева работала над этим сборником. “Это не рассказы, – говорила она мне тогда, – это жесткие полипчики, которые я пытаюсь выковырять у себя из мозга”. Тогда она была словно объята пламенем нервной энергии. С тех пор, кажется, растеряла всю начинку. Сидя на этой табуретке, она вроде бы смущается быть тем, кто она теперь. Комплименты, которыми сыплют коллеги Мюриэл, ее мучают. На мужчинах успех оседает легче. На другой стороне комнаты Джимбо вскидывает бутылку и вопит, что Серый Гусь52 полетел.

Мюриэл подзывает меня и втискивает на диван между собой и своим университетским другом Джорджем, который возник тут неожиданно – что, судя по всему, время от времени себе позволяет. Мюриэл мне о нем рассказывала. Несчастен, живет в Северной Каролине. На диване нам тесно, и приходится отклоняться друг от друга, чтобы сфокусировать на собеседнике зрение. У него гладкое пухлое лицо и очки в золотой оправе. За линзами – большие круглые глаза.

Гарри сидит по другую сторону от Мюриэл, и они наращивают пыл беседы, чтобы мы с Джорджем оказались вынуждены разговаривать друг с дружкой. Часть его жизни мне уже известна. Они с женой приехали в Анн-Арбор вместе учиться в магистратуре. На втором году учебы у нее начались мигрени и ее отправили к специалисту. На третьем визите врач запер дверь и у них случился секс. На кушетке, застеленной шершавой бумагой. Врач все это время оставался стоять. Мне эти подробности не полагаются, но я ими владею. В этой цепочке все они писатели – жена Джорджа, Джордж, Мюриэл, – а потому подробности не теряются. Теперь мигреней у жены нет, она живет с врачом, а у Джорджа разбито сердце, и он учит первокурсников композиции в УСК-Гринзборо53.