Немые голоса - Энн Кливз

Рявкнул так, как будто она глухая или старуха.

– Да, – ответила она. – Я поняла. Что тебе нужно?

Наверное, звонит насчет каникул Элис. Он говорил о том, чтобы свозить ее в поход по Франции в июне. Конечно, она согласилась, она ведь не могла лишить дочь такого удовольствия. Но все это время в голове маячило недовольство. Совершенно не взрослая зависть. «Почему я тоже не могу поехать?»

– Хотел узнать, в курсе ли ты. Насчет Дженни Листер.

– А что с ней?

Она никогда особенно не любила Дженни. С виду дружелюбная. Поддерживала. Но на самом деле совершенно безжалостная, стальная. Приверженная принципам.

– Она умерла. Убита.

Первой реакцией Конни – конечно, совершенно ужасной – была мысль о том, что самодовольная Дженни Листер получила по заслугам. Затем она подумала, что это может сильно усложнить жизнь. Что, если всю историю с Элиасом снова поднимут на поверхность? И только потом она ощутила мимолетное чувство вины, потому что в глубине души знала, что Дженни повела себя с ней так же, как и любой начальник на ее месте, и что, будь это дело в руках кого-то другого, все прошло бы точно так же.

Фрэнк все еще говорил:

– Извини, если побеспокоил. Я подумал, тебе стоит знать.

– Да, – ответила она. – Спасибо. Я об этом не слышала.

Она положила трубку. Фоном все еще трещал телевизор, и Конни его выключила. До нее донеслись звуки с улицы: ручей, бежавший по гальке на другом конце сада, шорох листьев яблони по окну на втором этаже. И голоса в ее голове.

Конни поежилась. Она вдруг почувствовала влагу дома, представила себе, как та сочится сквозь каменный пол, сбегает по беленым стенам, зеленая и склизкая, как камни в ручье. Конни поднялась наверх, стащила покрывало с кровати и спустила его в гостиную, налила себе еще бокал вина – больше, чем позволяла себе обычно. Свернувшись на небольшом диване и подоткнув под себя покрывало, она предалась воспоминаниям о Дженни и Элиасе, горюя по обоим так, как умела. Получалось не очень, но, по крайней мере, она впервые попыталась. Когда начало светать, она все еще сидела на диване, а бутылка вина опустела.

Дженни Листер наняла ее на работу. Конни попала в социальную сферу, когда ей было под тридцать, после того как некоторое время, по иронии, проработала в местной газете. Что ее привлекло? То же, что и всех, наверное. Романтическое представление о том, что она сможет что-то изменить в жизни людей. Во время тренинга она представляла себе такую картину семьи, сохранившейся благодаря ее поддержке: мальчик с растрепанными волосами и девочка с большими грустными глазами, забравшаяся к ней на колени, благодарившая ее за помощь маме и папе. Конечно, полный бред, но ей всегда нужно было немного похвалы, чтобы чувствовать себя хорошо. А Дженни на похвалу не скупилась – по крайней мере, вначале.

Раз в месяц у них проходила консультация в кабинете Дженни. Настоящий кофе, вкусное печенье – обычно домашнее. Дженни была одной из тех суперженщин, которые пекли по выходным, ходили в театр и читали правильные книги. Такой женщиной, которой, возможно, была новая любовница Фрэнка. И Конни обсуждала с ней все ее дела. Они трудились в команде по защите прав детей – самая волнующая и драматичная область социальной работы. Никаких старушек с недержанием, никаких вонючих мужчин с шизофренией. Дженни руководила усыновлением и устройством детей на воспитание, занималась анализом и обучением потенциальных приемных родителей, но основная работа Конни заключалась в курировании детей из группы риска. Конечно, некоторых из них в итоге усыновляли или отдавали на воспитание, но, пока Дженни болтала с милыми приемными родителями из среднего класса, навещая их в зеленых пригородах, Конни пропадала в самых отвратительных районах на северо-востоке. Сплошное собачье дерьмо и граффити и никаких мальчиков с растрепанными волосами и девочек с грустными глазами. Иногда ей казалось, что Дженни понятия не имеет, каково это.

Сначала на этих консультациях Дженни говорила нужные слова: «Похоже, у тебя установились очень хорошие отношения с той мамой, и пойти с ней в группу для новорожденных было отличной идеей». «Ты совершенно права, что настояла на разговоре с классным руководителем». И Конни выходила от нее на подъеме от кофеина и одобрения. Впрочем, потом количество дел Конни увеличилось, визиты в семьи стали обыденностью, клиенты иногда смешивались в голове: Ленни – это та со вшами или из квартиры с ротвейлером на цепи в кухне? Дженни стала все чаще хмуриться, и Конни чувствовала, что переходит в оборону. Она всегда следила за тем, чтобы в записях был порядок, – издержки прошлой профессии. И она умела хорошо рассказывать истории. Но иногда, подходя к квартире с матерью-подростком, съехавшейся с агрессивным мужиком со странным немигающим взглядом, она чувствовала невероятное облегчение, если дверь не открывали. Даже если ей казалось, что она заметила, как в окне спальни мелькнуло женское лицо, она писала в дневнике «Дверь не открыли» и ехала на следующий объект. Платили ей недостаточно, чтобы справляться с таким количеством насилия. В подобных районах даже копы действовали вдвоем.

Обнаружив, что она беременна Элис, Конни испытала облегчение. Может, она и забеременела, чтобы был повод отдохнуть от работы? Фрэнк, услышав новости, особой радости не испытал. Она приготовила ему ужин, зажгла свечи, купила цветы, а все, что он смог на это сказать, было: «Не лучший момент, детка». Он только заступил на должность художественного руководителя театра, потерял в деньгах, уволившись из колледжа Ньюкасла. Может, он на тот момент уже начал спать с этой его новой молоденькой подружкой. Может, поэтому ему было так неловко.

Она поддержала его в решении уйти из колледжа, несмотря на то что это означало, что ей придется продолжать заниматься социальной работой, хотя ее тошнило каждое утро при мысли о том, как ей нужно будет ехать по текущим делам, видеть жалких матерей и неряшливых отцов. Тогда она поняла, каково ему было заниматься работой, которую он ненавидел. Ей не хватало смелости крикнуть: «А как же я? Куда мне сбежать?» Догадывалась ли она, как близка была к тому, чтобы его потерять? Что еще одна просьба – и он отправится в объятия тощей дизайнерши, работой которой восхищался? Но беременность, по крайней мере, означала, что она сможет уйти в декрет, передохнуть. На время задвинуть панику. Привести жизнь в порядок, купить коляску и разложить ползунки на белом крашеном сундуке. Фрэнк чувствовал себя обязанным ее баловать, привязался, сам того не желая, к малышу, толкавшемуся внутри ее живота.

Когда Конни вернулась на работу, Дженни отнеслась к ней с заботой. Восторгалась фотографиями Элис. «Ты уверена, что хочешь этим заниматься? Для многих молодых мам такая работа оказывается слишком напряженной, принимают ее слишком близко к сердцу. В нашей профессии есть и другие направления. Они приносят столько же удовлетворения, но при этом не такие сложные». Старушки с недержанием. Уход.

Конни отказалась от предложенных вариантов побега. Почему? Из гордости, а также потому, что альтернатива была бы еще хуже. Потому что считала, что материнство чему-то ее научило, подарило ей эмпатию, которой раньше не хватало. Она объяснила все это Дженни, сбивчиво и запинаясь, и была вознаграждена широкой улыбкой. «Ну хорошо. Тогда за работу». И на следующей неделе Конни познакомилась с мамой Элиаса.