Расколотое небо - Светлана Талан

– Да. Он мой сын – этим все сказано, – ответил Павел Серафимович. – Надя, – обратился он к уже вернувшейся жене, – а принеси-ка нам бутылку водки! Не пьяницы мы, но понемножку можно! Да, братья мои?

Разговор за столом оживился, когда мужчины выпили по маленькой. Они похрустели солеными огурчиками, которые Варя принесла из погреба, пожевали соленого сала с прорезью – внесла мать.

– Подождем, – подвел черту в разговоре Гордей. – А там либо барин, либо собака сдохнет. Слышали такое?

– Расскажи – услышим, – повеселевшим голосом отозвался Федор.

– У одного еврея было много детей, поэтому, когда нечего стало есть, жена послала его к барину взять денег в долг, – начал Гордей, вытерев губы полотняным полотенцем. – Барин подумал и говорит: «Дам я тебе денег, даже возвращать долг не нужно будет, если за год научишь мою собаку по-человечески разговаривать». Подумал еврей и отвечает: «Мне надо с женой посоветоваться». Пришел домой грустный, так и так, говорит. А жена ему: «Иди, бери деньги и не раздумывай». Он ей: «А что будет через год?» – «Глупец! За год или барин, или собака сдохнет!»

Еще долго окно дома Павла Черножукова светилось. Всем, кто там собрался, казалось, что выход найдется, а беда обойдет стороной…

Удивительная вещь память: хочется думать о будущем, а она не отпускает из прошлого. Так цепко за него держится, что грядущее не может приобрести четких очертаний, все в нем расплывчатое, будто в тумане. Порой она восстанавливает то, что происходило десятки лет назад, казалось, уже забытое, растворенное в сегодняшнем дне, как сахар в кипятке. Однако почему-то прошлое все чаще всплывало в мыслях Павла Серафимовича помимо его воли, выныривало издалека, из глубин памяти.

После 1917 года, когда получили еще один желанный кусок земли, почувствовали себя настоящими хозяевами. С какой же любовью они пахали и засевали уже свою землю, ухаживали, нежили ее, как ребенка! Работали до кровавых мозолей на руках, недосыпали, но скотина была всегда ухожена, сыта, а земля обработана. Аккуратные избы в селе у всех были побелены, почти у каждого хлев, рига, корова, лошади, свиньи, птица, усадьбы огорожены у кого плетнями, а у кого и деревянным забором. Особенная радость, какой-то душевный подъем наступал осенью, когда созревал урожай. С утра до вечера возили с полей снопы пшеницы, ячменя, гороха. А когда снопы были свезены, начиналась молотьба. Из каждого двора доносились ритмичные удары, у кого-то в два цепа, у кого – одиночные, потому что молотил без напарника. И эти звуки были лучше любой музыки, ибо каждый удар цепа сообщал о том, что в семье будет хлеб. Работали целую неделю, а в воскресенье отдыхали – грех трудиться в светлый день. И тогда молодежь, женщины, мужчины, старики, дети – все выходили на улицу, собирались либо у калины, либо на площади возле церкви. Настроение у людей было приподнятое, всюду слышались песни, молодежь танцевала, качалась на качелях. Как только смеркалось, родители забирали детей и расходились по домам, а молодежь еще оставалась гулять. Почти до утра в разных концах села раздавались песни и смех парней и девчат.

Любила сельская молодежь качели, старые заменяли новыми, но сооружали их на том же месте. Именно на качелях завидный парень Павел Черножуков впервые поговорил с будущей женой Надеждой. Конечно, он давно заприметил проворную, трудолюбивую и тихую синеглазую соседку. Она была единственным и поздним ребенком у своих родителей. Днем Надя работала на поле вместе с ними, а когда Павел проходил мимо, прятала глаза и смущенно отворачивалась. Если он пытался заговорить с ней, Надежда краснела и убегала домой. И только когда повзрослела и пошла с подружками на качели, Павлу удалось с ней заговорить. Ему сразу понравились и ее стеснительность, и скромность, и трудолюбие. К тому же их наделы располагались рядом, поэтому никто не возражал, когда парень и девушка решили пожениться.

Вскоре родители Нади умерли, межу распахали, объединив наделы. Супруги тяжело работали, но щемящее, волнующее ощущение того, что это их земля, не оставляло даже в самые трудные дни. Они мечтали об увеличении надела и шли к цели через тяжкий труд. Когда приходила зима, Надежда пряла полотно. При свете лампы сидела она за станком допоздна, чтобы ранней весной, в марте-апреле, когда в озеро стекутся воды и зальют зеленые луга, вынести туда на коромыслах полотно и отбелить на солнце. Со всего села собирались у воды хозяйки, чтобы рано утром разостлать полотно, а вечером забрать. Выбеленную ткань красили в разные цвета, чтобы сшить юбки девчонкам, а мальчишкам рубашки и брюки. Из некрашеного белого полотна шили нижнее белье, женские рубашки украшали вышивкой, даже полотенца – и те мастерицы расцвечивали узорами. Надежда замечательно управлялась, хватало полотна и семье, оставалось и на продажу.

Однажды весной удалось продать Надино полотно и остаток зерна на посев. Тогда Черножуковы купили соседский надел земли. Сколько же радости принесло им первое приобретение! Надя плакала от счастья и готова была целовать эту землю. Их землю. Землю, за которой сейчас пришли, которую хотят забрать в коммуну. Вот так просто, будто они только что ее дали, а потом передумали и потребовали вернуть. Но это же не их земля! Она принадлежит Черножуковым, ведь на ней их пот, и кровь, и труд, и радость.

После возвращения из области, с совещания, Кузьма Петрович Щербак и Иван Михайлович Лупиков созвали коммунистов села.

– Товарищи! – торжественно начал Иван Михайлович. – Мы собрали вас, чтобы сообщить о грандиозных планах, которые мы с вами должны претворить в жизнь немедленно! На совещании в области руководство более детально ознакомило нас с документами ноябрьского пленума ЦК ВКП (б). На нем перед каждой областью была поставлена задача сплошной коллективизации. Для выполнения этой миссии в наше село и соседние хутора были направлены, как вы уже знаете, я, уполномоченный от Государственного политического управления, и Кузьма Петрович, наш парторг. Коммунистическая партия возлагает на нас с вами большие надежды. А что мы имеем на это время? В соседних селах уже прошла коллективизация, крестьяне массово записываются в колхозы, есть машинно-тракторная станция, куда государство прислало первые трактора и сеялки. Ускорение коллективизации заострило вопрос о судьбе кулачества. Недавно, в декабре этого года, на конференции историков-марксистов товарищ Иосиф Сталин поставил перед нами задачу ликвидации кулачества как класса.

Иван Михайлович так запальчиво говорил, что раскраснелся, запыхался и закашлялся. Кузьма Петрович предусмотрительно подал ему стакан воды. Мужчина опрокинул его одним духом и сразу же продолжил:

– А что у нас? Провели первое крестьянское собрание. Не буду скрывать, что лишь благодаря совету Кузьмы Петровича я не ставил на нем вопроса о вступлении в колхоз. Мы дали крестьянам время на размышления. Село расшевелили, как пчелиный улей. И какие пошли разговоры? – обратился он к коллегам-коммунистам, которые сидели молча напротив оратора. Кто-то из мужчин отвел взгляд, кто-то опустил глаза, но нашелся один, готовый дать ответ.