Картонная пуля - Александр Духнов

Прогуливаясь вдоль аллеи, я всякий раз задаюсь вопросом: кто он, бессмертный автор, герой первой пятилетки капитализма? Почему-то мне кажется, что это обязательно какой-нибудь заслуженный художник, или член союза, или лауреат, и в свое время за этот заказ он срубил много бабок. Товарищ срубил, и после этого олимпийское движение в Новосибирске встало. Кому, спрашивается, захочется потеть, чтобы тебя потом за весь твой терпеж изобразили в таком виде?..

К чему это я об олимпийском движении? Ах да, навеяла пациентка, сошедшая с кресла и повернувшаяся ко мне передом, а к креслу задом. А если не заглядывать в лицо, то все нормально — вот удивительно!

Девушка ушла, и Хальзов взялся за мою голову. Я бы и сам разбинтовался, но мы договорились вечером вместе сходить в одно место, к тому же зря, что ли, он шесть лет учился?

В бинте я выглядел, как водолаз, но и без бинта лучше не стало. Медсестру, готовившую операционное поле, меньше всего заботила эстетическая сторона вопроса. Хотя, думаю, и Видал Сассун, и Жак Дессанж бессильно опустили бы руки перед таким клиентом, как я. Прошлой ночью я дергался от боли, а голову сначала ощипывали механической машинкой, похожей на ту, которой в кино стригли кудри солдата Ивана Бровкина, потом в нескольких местах прошлись бритвой… А теперь еще Хальзов не пожалел зеленки на закровившие рубцы.

— Как же теперь в свете появляться? — призадумался я, разглядывая свою образину в зеркале. — Надолго это?

— Нитка шелковая. Дня через три-четыре можно будет снять. Может, раньше — на тебе ж всегда, как на собаке…

Как я уже упомянул, к Хальзову меня привела не только голова, и даже не столько голова…

…Нынче ночью я не стал дожидаться, пока возле подорванного моста появится милиция, пешком ушел в Искитим и добрался до Новосибирска на площадке грузового вагона. Опять от меня сбежала последняя электричка, а тут как раз перед семафором притормозил загулявший в ночи порожняк.

В Новосибирске первым делом я связался по телефону с Котянычем.

— Знаешь, сколько времени? — заворчал тот спросонья.

— Я тебе затем и звоню, чтобы время узнать. У меня часы сломались. И не только часы. «Вольво», которую Треухин ссудил, тоже сломалась и восстановлению не подлежит. Короче, я с ней в одну историю попал.;. Нехорошую… Можешь ее с утра в розыск поставить?

— То есть заявить об угоне, чтобы ты не фигурировал?

— Совершенно верно. Все равно же придут спрашивать.

— А что я скажу, почему сразу не заявил?

— Костя, ну, ты же умный человек, ну придумай что-нибудь. Скажешь, что у вас этих машин, как грязи, за всеми не уследишь.

— Ладно, придумаю что-нибудь. С какого времени?

— Со вчерашнего дня. Например, с вечера.

— Ладно. Что стряслось-то?

— Потом расскажу… Завтра с Треухиным можно встретиться?

— Есть новости?

— Не то, чтобы… Просто поговорить надо.

— Не получится. В командировку улетел на несколько дней. О чем поговорить-то?

О засаде в квартире Терехина. Не вы ли, дескать, Геннадий Степанович, на меня навели и с какой целью?.. Мотива у него не проглядывает никакого. А какой мотив у Терехина?

На остаток ночи меня приютил Серега Самаковский, приятель еще со времен Леонида Борисовича Соколова, моего скоропостижно убитого тестя.

Проснувшись в полдень, первым делом связался с давним милицейским другом Владимиром Антуанычем Михальцовым и попросил навести справки относительно некоего Анатолия Ширяева, человека с нелегким воркутинским прошлым и сомнительным настоящим.

— Меня не только он сам интересует, но главным образом его связи, — дополнил я.

…Карманный телефон Терехина сторожил автомат, женским голосом твердивший в ответ: «Абонент временно недоступен». Зато Хальзов сообщил по телефону, что у Терехина сегодня тусняк в «Сибири» по случаю годовщины их конторы, то бишь Центра политических технологий, и он, Хальзов, туда зван.

Теперь я вспомнил, что про годовщину расслабившийся Терехин, действительно, обмолвился несколько дней назад в соевой столовой. Обмолвился и, наверное, пожалел, потому что мы, конечно, не могли спокойно пройти мимо такого замечательного факта, как банкет в интуристовском отеле.

— Вы там со скуки помрете. Люди соберутся малопьющие… — попытался отмазаться Терехин.

— А женщины?

— Что женщины?

— Женщины будут?

— О, друзья! Женщины буду?. Но! Женщины в политике — это особый разговор. Женщина-политик напоминает мне морскую свинку: и не свинка, и не морская.

…Короче говоря, Хальзову Терехин про банкет напомнил, а мне не удосужился. Друг называется! Из-за каких-то паршивых тапочек! С другой стороны, друзей на день рождения не зовут, они сами приходят.

Мы с Хальзовым уже собирались выходить, когда вдруг вернулась давешняя страшненькая пациентка в черных колготках. Стоматолог расплылся в радушной улыбке, кивнул и неожиданно сказал:

— Здравствуйте, здравствуйте. Что стряслось?

Девушка опешила и, косясь на мою страшную репу, торопливо напомнила:

— Александр Николаевич, вы меня только что на рентген направляли. Я снимок принесла.

— Чудесно, чудесно! — ничуть не смутился доктор, разглядывая черную в белых разводах пленку. — Картина более, чем ясная! Нам его не спасти!

* * *

— …Подходит мужик к киоску:

— «Пакетик «Нескафе» и презерватив»…

Подходит второй:

— «Пакетик «Нескафе» и презерватив»…

Третий — то же самое. Четвертый — то же самое. Продавщица заинтересовалась:

— «А че это вы все берете одно и то же?»

— «Просто мы все любим бывать у Нади»…

Людмила Викторовна посмотрела на меня выжидающе.

— Забавный анекдот, — похвалил я, пряча зевок.

— Хотите еще?

— Политический?

— Нет. Знаете Ивана-царевича, который в лягушку стрелял?

— Ну.

— Так вот, приходит он домой и говорит жене: «Слушай, — говорит, — голова раскалывается, дай десятку». Жена: «Иванушка, а казна-то пуста». Иван-царевич: «Эх, как была ты жаба, так и осталась».

Эх, прав был Терехин насчет морских свинок…

…Мы с Хальзовым подоспели в аккурат к окончанию пресс-конференции и началу банкета, который на самом деле представлял из себя не банкет, а фуршет, но зато весьма обильный с разнообразными закусками, в том числе и горячими котлетами — де валяй, что ли… — из куриного филе, фаршированного грибами.

Я знал, что Терехин — человек небедный, но не до такой же степени! У народа картошку на полях воруют, зарплату в принципе перестали платить, на рубль ничего не купишь, бакс перерос башню в Останкино, а у имиджмейкера стол прогибается от одних только бутербродов с икрой из осетра. Один стол прогибается под икрой, второй шатается от коньяка, а между столами важные, как Израильская алмазная биржа, гуляют официанты и подливают всем подливку.